— Сынок, о чем ты задумался? — мать ласково погладила Володю по плечу.— Скажи, что случилось?
— Ничего, мама. Просто решил перейти в другой отряд. Зина замуж вышла...
— Только поэтому? Я еще раньше узнала, даже рада была. Ты молодой, найдешь другую девушку.
— Мама, я спрячу винтовку, оставлю пилотку, а ты дай мне переодеться. Нужно во всем гражданском быть, чтобы не задержали немцы.
— Куда ты?
— Пойду, пока не стемнело. Обо мне никому не говори.
— А если спросит Зина?..
— Как Зина может спросить?
— Она же здесь, у матери. Я, правда, с нею не разговаривала. Даже не здороваюсь. Подумаешь, променяла моего сына...
— И ей ничего не говори.
Мать принесла брюки, кепку, Володя переоделся, спрятал винтовку под поветью и через огород направился к болоту. Пройдя немного, остановился и оглянулся на деревню. Солнце малиновым огнем зажгло стекла в окнах его родной избы. Мать, наверное, прислонилась к окну и ие сводит с сына глаз. Близился закат, и хлопец зашагал быстрее.
Солнце еще не успело скрыться, когда Бойкач вошел в тенистый сад около деревни Слобода. Хлопец заволновался: узнает ли его Валина мать, тетка Голубиха? В деревне было тихо, только изредка доносился шум машин и выкрики немцев. «А это еще что? — подумал Володя, увидев в отдалении палатки.— Неужели в семистах избах для гитлеровцев не хватило места? Но это к лучшему: возможно, в Валиной избе немцев нет. А посланцы Саблина сюда не пойдут».
По борозде, вдоль грядок, Бойкач подошел к дому, перешагнул невысокий заборчик и юркнул в сени. Постучался в дверь. Послышался топот ног, но никто не отозвался. Пришлось постучать еще раз. Дверь открыла женщина.
— Вы Валина мама? — спросил Володя.
— Да. Проходи, проходи.
— У вас немцев нет?
— Нет. А ты из Дубовой Гряды, сын Бойкача?
— Ага.
— Вместе с моей Валей учился. Она недавно рассказывала о тебе.
— Когда Валя была дома?
— Когда ты в Жлобин ходил. Как это ты так смело ходишь то в Жлобин, то сюда?
— Нужно,— улыбнулся Володя, окинув избу взглядом.
— Чужих тут нет,— успокоила его женщина.— В спальне моя меньшая, Галька, лежит, книжки читает. Я услышала стук в дверь и к ней, чтобы спрятала: книги-те советские.
— Почему же Галя не выходит из спальни?
— А разве Валя не рассказывала, какое у нас несчастье?
— Нет.
— Ой, детки мои...
Женщина вздохнула, на чистом, красивом лице ее, вокруг глаз и губ, появилось множество горьких морщинок. Володе стало неловко за свой вопрос. Еще не зная, что могло так больно задеть ее, он уже жалел и Валю, и Валину мать.
— В прошлом году это случилось,— заговорила хозяйка.— Я стояла возле ворот и не заметила, как из улочки выскочил на коне бургомистр Бодягин. Остановился и спрашивает: «Ты здесь живешь, Татьяна Николаевна?» Я ответила: здесь. Бургомистр спрыгнул на землю и велел идти в избу. Сначала он меня намеками запугивал: я, мол, жена лейтенанта Красной Армии, значит, семья большевистская. Сказал, что для охраны семьи хочет остановиться у нас на квартире. Но я уже знала, какой это гад и как он относится к нашим людям. Сразу поняла, с какими намерениями явился. Нет, говорю, пан бургомистр, не туда вы попали, сама за своими детьми присмотрю. С тех пор и не стало жизни. Через несколько дней приезжают двое немцев с полицейскими: обыск делать, рацию искать. Начали копаться в шкафу, нашли колечко, еще мамой мне подаренное, забрали и его, и два отреза на костюм, и белье мужа. И нужно же было Гале подойти к немцу в ту минуту, когда тот взял ее вышитое льняное платьице. Девочка вырвала платье из его рук, а гитлеровец, как разъяренный зверь, ударил ее в позвоночник подкованным сапогом... Галя упала... С тех пор и не поднимается. Иной раз попробую поставить ее на ноги, они еле двигаются. Все лежит и читает, читает... А то закроет книжку и сама себе говорит: «Зачем человеку, находящемуся в подчинении врага, доброе сердце и душа? В первую очередь они нужны тем, в подчинении у кого находятся другие люди». Боюсь я за нее... Слава богу, что уничтожили Бодягина: он бы совсем извел нас...