— Невелика доблесть безоружного купца распотрошить. Была бы у них хоть дрянная пушчонка на борту.
— Георгия жаждешь? Эх, молодость, молодость. Ты Егор Терентьич ещё насобираешь орденов, цельну кучу, какие твои годы. Его величество флоту простаивать не даст и быть непременно мичману Нилову в адмиралах. А что, у меня бабушка цыганка наполовину, имею свойство к предсказаниям.
— Ладно, Борис Петрович, всё хорошо. А о тебе я рапорт подам, не твоя подсказка, как знать, может и стрельбу б начали американцы.
— Может и начали б, — покладисто согласился Маштаков, — мне поощрение лишним не будет. Погоны прапорщика дело серьёзное.
— Эх, окажись вместо муки и виски, порох и патроны в грузе на «Марте», уже б сегодня мог в благородия выйти, а Петрович, не жалеешь?
— Ожил, Егор Терентьич, — Маштаков расхохотался, — а груз в самый раз. Я мешок то вскрыл на пробу — самая крупчатка высшего сорта. Не то дерьмо кукурузное, которым конфедераты нас потчуют.
Флотилия и в самом деле снабжалась по остаточному принципу, Борегар «лучшие куски» отдавал своим ударным частям, полагая, что ополченцы как-нибудь да прокормятся от щедрот родных и друзей. Русские моряки, те вообще на реке живут, а Миссисипи рыбой богата.
Голодать на флотилии, конечно, не голодали. Офицеры при деньгах даже рабынь заводили, но матросы-сверхсрочники, решившиеся на дальнюю командировку для последующего устройства в русских заокеанских губерниях, предпочитали деньги откладывать и довольствовались ухой и кукурузными лепёшками. Два-три дня в неделю были мясными, но армия у генерала Пьера Густава Тутана Борегара числом выходила за сто тысяч, да еще беженцы из Кентукки. Так что, поставляемые индейцами бычки уходили влёт, не всегда доходя до моряков в виде мясных туш. Широко разрекламированная тушёнка из Техаса, заготавливаемая Российско-Американской Компанией и староверами из Калифорнии, «почему то» никак не могла попасть в Мемфис, Нахимов уехал в Константинополь-Тихоокеанский, пообещав по дороге накрутить хвоста интендантам и в Техасе и в Калифорнии.
Павел Степанович за подчинённых душой болел, верили адмиралу его матросы, ждали улучшения в продовольственном вопросе.
— Не пойму я американцев, — молодой матрос Семён Шипов, вызвавшийся добровольцем вместе с мичманом Ниловым, решился вступить в разговор, — колёсья эти на пароходах. У нас их сроду не было.
— Как же, не было, молодо зелено, — Маштаков посмотрел на Шипова как учитель на заядлого двоечника, — полно было колёсных пароходов. Но его величество как вернулся из Калифорнии в 1847, или 1848, дай Бог памяти, так и издал указ, — только гребной винт, никаких колёс. За эти года и повывелись.