На высоком белом крыльце показался богатырь черный — сам Мирон Евстигнеич. Черный картуз на нем с широким тугим верхом, длинный кафтан староверский — сорокосборка, блестящие сапоги бутылками. Рыжая борода лопатой, из-под козырька широко глядят маленькие, серые, жуликоватые глазки. Широким размахом снял картуз Мирон Евстигнеич и три раза перекрестился на золотую полосу над лесом, откуда вот-вот покажется солнце. И, кланяясь, он привычно встряхивал длинными волосами, подстриженными в кружок. В толпе из угодливости закрестились.
— Здорово, братцы!
Голос у Мирона Евстигнеича звонкий, басовитый.
— Доброго здоровьица, Мирон Евстигнеич.
— Здравствуйте, ваше степенство.
И в голосах — заиск, униженность, козлиные блеющие нотки.
— Эге-ге, да вас многонько собралось ноне, — усмехнулся Мирон Евстигнеич, — куда мне столько? Мне столько не понадобится… Что вы, братцы? Да вы адресом ошиблись. Вам бы надо к Гладилину идти. Он ныне много нанимает.
— Да уж сколько вашей милости понадобится. Уж мы готовы послужить.
— Это я знаю, как вы готовы послужить. На второй-то спас выдали меня с руками-ногами.
— Да ведь это как говорится, против рожна не попрешь. Там Степка Железный Кулак объявился. С ним разя сладишь?
— Так-так. Кто это говорит-то? Никак это ты, Тимофей?
— Нет, это Петрунька Ручкин.
— A-а, Ручкин? Ну, что ж, Ручкин, по-твоему, так-таки и не сладим?
Ручкин шагнул раз, другой, весь осклабился.
— Да где же сладить-то? Ен вон какой. У него кулаки-то ровно гири. Как меня по горбу смазал, так я ровно в яму пал:.
— Ишь ты. А глядеть-то, мужик ты неплохой.
— Это уж как ваша милость.
— Так не сладим?
— Где же?.. Ен…
— А ну-ка, братец, иди отсюда к шутам.
Ручкин оторопел.
— Это как же?
— Иди-ка, иди. Нам таких не надо. «Не сладим!» Проводи-ка, его, братцы, чтоб не мешал.
И братцы — их много — угодливо и торопливо берут Ручкина за ворот, за руки, за бока, толкают от крыльца, и минуты нет, — Ручкин уже широко шагает вниз, к корпусам, а оттоль по дороге прочь. Мирон Евстигнеич смеется одними глазами, поглаживает бороду, смотрит в толпу. А толпа гудит виноватыми голосами.
— Ну, как не сладить? Сладим.
— Бог даст, сладим. Мы ему бока намнем.
— Зря это Ручкин-то…
Мирон Евстигнеич милостиво улыбнулся.
— Так сладим?
— Знамо, сладим…
— А ну, добре. Это мы поглядим. Только вот, братцы, как же? Много лишних пришло.
Он посмеивается хитренько, гладит белой рукой рыжую бороду, — все видят: рука у Мирона Евстигнеича вся обросла рыжими волосами.
— Не надо столько, — говорит он громко и, будто жалеючи, вздыхает.
Бормочут мужики виновато: