Последняя вода (Тараданкин) - страница 61


Как-то уж утвердилась у нас, литераторов, традиция: бывая на заставах, мы ищем сюжет, подавай нам прежде всего рассказ о преследовании нарушителя, в крайнем случае об учебе и всяких приключениях, о суровости службы. Это в общем-то и понятно, что в очерках, статьях и повестях самое значительное место отводится именно службе. Она — главное, и с нее почти всегда начинаешь разговор с начальником заставы. Но вот в тот раз все пошло наперекор традициям. Суровость жизни?! Да, она была налицо и начиналась сразу, там, за высоким побеленным дувалом из необожженного кирпича, который пограничники выстроили, чтобы хоть как-то отгородить свой оазис от губительного, знойного дыхания пустыни, изнуряюще жаркого летом и пронзительно холодного зимними ночами.

А на зубах все еще скрипел песок после долгой дороги по барханам.

Я не спрашивал о службе еще и потому, что, уже отправляясь сюда, знал: застава была на хорошем счету, и какие бы ни были проверки, всегда оценки ставились самые положительные. Скажу больше. Никогда, за все время существования заставы, ни одному вражескому лазутчику не удавалось тут перейти рубеж советской границы. А были попытки. И последнего нарушителя задержали совсем незадолго до того моего приезда. Боевой поиск был в памяти многих.

В тот день, когда я гостил на зеленой заставе, все шло своим извечным, раз и навсегда установленным чередом: уходили на границу наряды, проводились занятия, чистилось оружие и писались письма домой. Петренко много раз тогда вызывали к телефону. Шла служба!

Его, Федора Ивановича, служба была такая же обыкновенная и такая же беспокойная, как и у сотен других начальников застав. Но было и что-то другое. Что? Кажется, я не совершу ошибки, заметив, что Петренко до ухода в запас любил службу по-своему. Она заключалась для него не только в этом строгом распорядке пограничной жизни. Его служба была (а он начал с солдата, был сержантом и старшиной) и в этих зеленых аллеях, наперекор природе выращенных на голом месте, которое кто-то из солдат-туркмен назвал Хошов — «Последняя вода». И потому эта «последняя вода» не иссякала, а платила щедрую дань человеку за его труды. И, видимо, не может родная земля обмануть надежды человека, если он любит эту землю, какой бы суровой она ни была. Он посвятил свою жизнь защите этой земли и хотел, чтобы она была красивой. И она стала красивой.

Любовь эта и теперь передается молодому солдату, который, приезжая сюда служить, вместе с боевым оружием, с участком государственной границы принимает в наследство от старшего товарища клочок цветущего оазиса, чтобы затем передать его тому, кто придет его сменить.