По этому торжественному поводу она купила себе бутылку слабого домашнего вина и выпила ее в гордом одиночестве, восседая в одном из кресел (возможно, в том самом, которое когда-то принадлежало Дэни) и наблюдая за весело трещавшим в камине огнем.
Она почти всегда ужинала в одиночестве. Да и обедала тоже. Стоило признать, что между ней и ее Первым не получалось ничего толкового. Стена, которую они оба воздвигли, пошла трещинами, но так и не рухнула.
Причина была очевидна – Вэл не могла принять этой жизни. Не могла принять свою новую роль, которая доставляла лишь неудобства. Она не хотела принимать свою любовь к Раза, к тому Раза, который успешно делал вид, что не было никакого обвинения и наказания, словно вычеркнув произошедшее из памяти.
Ни словом, ни жестом он не упоминал о том, что каждый день болело внутри Вэл, жгло ее и изнуряло. Она немного завидовала Раза – сама же то и дело возвращалась мыслями к случившемуся, прокручивала все в голове и корила себя за то, что никак не может отпустить ситуацию. Злость и обида не хотели оставлять ее, с завидной регулярностью запуская в оголенную плоть острые клыки и обильно прыская ядом.
И что было хуже всего – это молчание. Она не понимала, откуда в Раза такая сила, позволяющая ему не сойти с ума от невыясненных вопросов. Вэл мучилась, изводя себя, больше всего на свете желая поговорить с ним, выкрикнуть ему в лицо все обвинения, но каждый раз, когда она почти решалась на это, то сталкивалась с взглядом черных пугающих глаз.
Вэл честно признавалась себе в почти инстинктивном страхе. Она боялась, что Раза, ставший Первым, накажет ее и теперь наказание не ограничится банальным избиением.
Она говорила себе, что это глупо, ему просто не за что ее наказывать. Раза не был похож на жестокого тирана, который по любому поводу готов распускать руки, но собственные доводы не доходили до испуганного рассудка.
Вэл помнила, как однажды, сидя в глубоком мягком кресле перед горящим камином, рассеянно листая какую-то книгу, найденную в доме, услышала за окном возбужденные крики, постепенно переходящие в нарастающий многоголосый гул.
Означать это могло только одно. Вэл поймала на себе взгляд пронзительных глаз и поспешно отвернулась, не желая смотреть в холодное, будто высеченное из камня лицо.
– Я скоро, – коротко бросил Раза и ушел, оставив ее одну.
Когда он вернулся, за окном чернела ночь. Вэл лежала в кровати, завернувшись в теплое одеяло до самого горла. Она не спала: сон упорно не шел к ней, казалось, улетев на крыльях птицы, испуганной криками, доносившимися с главной площади.