Рафаэль резко поднял голову. Я не припоминал, чтобы за всю жизнь так испугал кого-то, но он выглядел испуганным. Я медленно вернулся на свое место, не желая стоять так близко.
– Вам что-нибудь нужно? – спросил я.
Его взгляд снова скользнул по часам, как будто они могли исчезнуть. Он кивнул, встал и вылил воду из ковша с киноа в раковину. Когда Рафаэль подошел к столу, чтобы разложить еду по тарелкам, он держал раскаленный ковш в руке. Я ждал, что он заметит это и выронит его. Мышцы на моей шее свело от напряжения, но он так и не сделал этого. Я дотронулся до края ковша и тут же отдернул руку. Медь обжигала за долю секунды.
– Боже, положите его! Разве вам не горячо?
Рафаэль поставил ковш и уставился на свою руку. На коже осталось красное пятно, но ожог не повредил кожу.
– Нет. – Он обеспокоенно посмотрел на меня, когда я не дал ему снова взять ковш. – В чем дело?
– Не трогайте ее. – На всякий случай я дотронулся до ручки. Мне пришлось натянуть рукав на пальцы, чтобы разложить еду и не обжечься. Рафаэль сел, чтобы не мешать мне. – У вас это с рождения?
– Ерунда.
– Анальгезия – не ерунда. Как и каталепсия. Вы были у доктора?
Рафаэль пристально посмотрел на меня. Теперь он был больше похож на самого себя.
– Местный доктор – знахарь с бродячими муравьями и ножовкой. Как вы себе это представляли?
Я вздохнул.
– Я догадывался, что кечуанская медицина не такая, какой могла быть.
В знак согласия Рафаэль ткнул вилкой в мою сторону.
– Вы сказали «знахарь»? – спросил я через секунду.
– Это ошибка?
– Нет, просто я не слышал этого слова с детства.
– Как вы называете этих людей теперь?
– Шарлатаны, – ответил я. Неожиданно во мне пробудился интерес. Очевидно, Рафаэль научился английскому у членов прошлых экспедиций в детстве, хотя слово «знахарь» было таким древним, что его учителем должен был быть пожилой человек.
Рафаэль опустил голову, и мне стало неудобно. Мне не хотелось лишать его интереса к иностранному языку, но больше он ничего не сказал. В комнате повисла тишина. Рафаэль вставил часовой механизм в новый стеклянный шар, который он подготовил заранее. Он был рассечен на две ровные половины. Когда Рафаэль закончил работу, он соединил обе половины и продел веревку через маленькое отверстие. На ней висел часовой механизм. Пыльцы внутри не было. Рафаэль обмотал шар веревкой и положил в миску, в которой уже лежали лимоны и разноцветные маракуйи. Наверное, у них было английское название, но я не знал его. Рафаэль заметил, как я смотрю на маракуйю, и разрезал одну пополам. Ее нужно было есть ложкой, из-за чего казалось, что ты ешь рисовый пудинг в фиолетовом яйце, хотя, признаться, фрукт был гораздо лучше рисового пудинга. Мы оставили немного еды для Клема, но он так крепко спал, что даже не пошевелился, когда я тряхнул его за плечо.