— Не знаешь, Берёзкин, — у казака с собой в сумке гранаты были? — поостерёгся от несогласованной вылазки офицер. К словам бывалого подчинённого стоило прислушаться.
— Кобура с наганом на бедре у казака висела, фляжка ещё, помню, была, — почесал затылок опытный вояка. — Может, по нам и гранатой жахнуть. Впотьмах — то хрен его разберёшь, кто по земле шуршит.
— Обождём до полуночи, — успокоился молодой командир, но уже через минуту опять встрепенулся — А как, австрияки добивать наш дозор поползут?
— Не завидую я им, — надвинул на глаза козырёк фуражки бывалый солдат и откинулся спиной на стенку окопа, ждать было ещё долго.
— Ага, повезло нам с санитаром, — кивнул поручик и продолжил напряжённо всматриваться в окуляры бинокля. Не выползут ли супостаты, раньше времени, из нор? Да и Алексей, вдруг, сигнал какой подаст?
Берёзкин, присев на дно окопа, тихонько похрапывал, а поручик извёлся уж до ночи, всё терзал душу сомнениями.
Темнота добавила беспокойства.
— Просыпайся, Берёзкин! — растолкал поручик унтера с железными нервами. — Слышишь, стреляют?
— Ага, маузеровская винтовка гавкнула, — сразу по звуку определил оружие Берёзкин. — А вот и пистолет затявкал.
— Парабеллум, — узнал характерные хлопки офицер.
— Может и так, — сдвинул фуражку на затылок унтер — офицер. — Только вот нашей мосинки не слыхать, и наган молчит.
— Неужто, наших раненых добивают?! — сжал кулак поручик.
— Не — е — е, так не достреливают, — ухмыльнулся унтер, — так, заполошно, от чертей только отстреливаются. Слышь, Ваше благородие, австрияки ещё и благим матом по — своему орут.
— Нет в немецком языке мата, — поучил мужика жизни молодой офицер.
— Наверное, уж как — то придумали яркие выраженьица, когда с бесом ночью встретились, — зло рассмеявшись, заслушался дикими воплями довольный мужик. — Хоть и не разобрать поганых слов, но, по всему видать, бодренько наш казачок немчуру по полю гоняет.
— Надо на помощь спешить, — опять засуетился молодой командир. — Поднимай ребят!
— Казак сказал сидеть— вот и сидим на попе ровно, — даже не подумал трепыхаться обстрелянный унтер — офицер.
— Ну, до чего же ты чёрствая душа, Берёзкин.
— Потому и живу на войне долго, — важно провёл пальцами по густым усам бывалый воин.
Стрельба и дикие вопли скоро стихли, ночную тишь нарушали лишь трели беспечных сверчков.
— Гляди, Ваше благородие, кажись, ползёт кто?
— Ничего даже не слышно? — бесполезно поводив биноклем из стороны в сторону, попытался засечь хоть шуршание поручик.
— Вот то — то и странно, что неслышно, — почесал затылок унтер — офицер и сжалился над молодым офицером, указал пальцем направление. — Звука нет, а горбатая тень ползёт.