О да, у Николая было много любовниц, но, с другой стороны, он никогда не искушал женщину, которая пыталась искренне остеречь свою добродетель. И если кокетничал, по меткому выражению одной из фрейлин, как молоденькая бабенка, то с кем?! С доступными Бутурлиной, Пашковой, баронессой Ольгой Фредерикс, с Амалией Крюденер, которой он увлекался, а потом с легким сердцем уступил Бенкендорфу.
Что и говорить, императору не надо было принуждать женщин влюбляться в себя. Они сами сходили по нему с ума. Конечно, их привлекал царственный блеск, но удивительная красота императора, его благородство и мужественность играли тут не последнюю роль.
Его превосходная фигура, греческий профиль, высокий лоб, очень красивый рот, благородное лицо были неотразимы. И точно так же неотразимы были его человеческие, мужские качества, которые проявлялись в самых неожиданных мелочах.
Он все время ездил с одним только кучером – Яковом, но однажды расстался с ним и с тех пор предпочитал почтовых. На станциях ему всегда выбирали лучшего кучера. Как-то раз надо было ехать от Подольска до Москвы по ужасной дороге. Ямщик ехал шагом, а Николай был подвержен мигреням, его тошнило от тряски, и он сказал, что лучше пойдет пешком.
Ямщик повалился ему в ноги:
– Государь, я пропал, если скажут, что я своего царя не сумел везти!
Император покорно опять сел в карету и битых шесть часов терпел тошноту, пока они мучительно тащились до Москвы.
Восхищались его умением признавать свои ошибки. Этим же славился блистательный Александр, который умел быть колким и учтивым. На маневрах он раз послал с приказанием князя Лопухина, который был столь же глуп, как и красив. Вернувшись, тот все переврал. Александр раздраженно сказал:
– И я дурак, что вас послал!
Николай однажды назвал в сердцах генерала Тхоржевского дураком, но извинился перед ним на другой день перед строем.
Как-то раз он не в шутку поссорился со своим обер-полицмейстером Горголи за то, что тот забыл назначить жалованье ламповщикам. Те прислали к нему выборных, которых государь внимательно выслушал, а потом выговорил Горголи «голосом разгневанного Юпитера» по поводу справедливости к подчиненным, которую почитал высокой честью. Жалованье он установил сам – двенадцать рублей, что было очень недурно. Вечером, возвращаясь во дворец, он увидел всех фонарщиков, выстроившихся вдоль дороги. Они наперебой кричали:
– Батюшка-царь, ты наш отец и мать родные!
А его храбрость? Не парадная, повседневная!
Когда в Петербурге разразилась эпидемия холеры и взбунтовавшийся народ начал убивать врачей, в которых видел виновников мора и отравителей колодцев, Николай Павлович решил приехать из Петергофа и успокоить бунт. Жене он сказал, что должен сам платить своей особой за свой народ. Под нежными перышками птички крылась железная воля, выкованная нелегкими – они и в самом деле были нелегкими! – годами непрерывного соблюдения придворного этикета. Она подбадривала мужа благословениями и искусно прятала слезы. Разрыдалась же только, когда коляска скрылась из виду, да и то – позволила себе эту слабость лишь в тиши своего будуара.