– Вот люди: сами черны, а души у них чистые, вроде наших- не перестает удивляться Ефим, командир моих русских мушкетеров.
– Ну, брат, и у наших разные бывает. Иной раз к такому попадешь, что наплачешься, пока корку хлеба выпросишь- возражает ему Федот, бывший раб, из числа первых купленных мной.
Кайоакан находится уже в километрах семидесяти позади нас. Горы уже не так высоки, но они принимают пустынный вид, леса исчезают. По всем признакам мы приближаемся к долине Пуэбла, идем без происшествий, не считая стертых сапогами ног.
Горы постепенно сливаются с равниной. Дорога ныряет меж холмов и медленно спускается вниз. По равнине стелится туман, но горячее дыхание пустыни чувствуется все сильнее.
Поднимаемся на очередной холм, к подножию этого холма, состоящего всего метров двести по периметру, и частично поросшего лесом, спускается тропинка. Останавливаемся на отдых, лучшего места трудно себе представить, с топливом для костров тут проблем нет.
Скоро наваленные один на другой тюки образуют подобие ограды, лошади привязаны и спокойно жуют клевер. Тут же в двух шагах от животных располагаются и люди, готовят ужин, а поев ложатся спать, вытянув ноги к огню. И только пара часовых, облокотясь на свои мушкеты, охраняют общую безопасность.
Ночь миновала, начинает светать; густой пар, подобный дыму, поднимается со дна долины, солнце еще не выплыло из-за горизонта, но небо уже начинает светлеть. Пора просыпаться и снова в путь. Просыпаются люди, одни из них принялись чистить лошадей пучками травы, в то время как те с аппетитом уничтожают утреннею порцию маиса, другие разожгли костры и занимаются приготовлением завтрака. Впереди бежит индейский гонец, подзываем, оказывается, его послал к нам Шварц из Веракруса: "На горизонте заметили пять кораблей. Подробности позже".
Быстро, принимая небольшие подарки, пытаемся пересечь долину Пуэбло. Нечего людей отвлекать, пусть индейцы готовятся к посевной, да и мы спешим.
Далее, достигаем первых ущелий лас Кумбрес, непрерывной цепи утесов, громоздящихся один на другой у подножия которых и пролегает тропа, проложенная еще индейцами, в этой скалистой гряде. Потом зеленая волнистая трава-мурова кончается у подножия гор и сменяется сухой травой, пожелтевшей от беспощадных лучей солнца. Под ногами скрипит нанесенный ветрами пустыни грязный, безжизненный песок.
– Вот она, степь-матушка без конца и без краю! И жарко в ней как у черта за пазухой – балагурит освоившийся Федот.
Но мы изрядно торопимся, люди несколько устали от нашего быстрого марша, они утомлены и вялы. Они часто вздыхают, реже смеются и совершенно не поют песен. Немного обстановку разряжает все тот же Федот. Вижу все остановились, посреди кучки любопытствующих стоит, с довольным видом, Федот; в его руке извивается длинная серо-коричневая змея, казавшаяся мне издали веревкой. Шея змеи крепко ущемлена пальцами мужика, а ее блестящее гибкое туловище, судорожно извивается вдоль руки Федота.