Тем временем в Кейптауне, столице британской Капской колонии, происходило какое-то брожение. Фредерик Буллок, правая рука покойного губернатора Гарри Смита, и чиновник для особых поручений при нынешнем губернаторе Джордже Грее, как всякий трус, такие моменты очень тонко чувствовал каким-то шестым чувством. Вначале все начиналось с мелочей: эта чернильная душа стряпчий Томсон, продолжал уверять его в своей преданности, но фактически ничего не сообщал и иногда как-то странно смотрел искоса на Буллока, так что тот не мог ему угрожать. Похоже, что тот искренне боялся кого-то больше, чем власти колонии.
Дальше, больше. Начальник Кейптаунской таможни, когда к проблемному поляку Квасьневскому пришел караван с новыми рабочими малайцами из Голландской Вест-Индии, на рекомендации Буллока не торопиться и придержать малайцев в Кейптауне, неожиданно вспылил и резко попросил Буллока: "не совать свой нос в дела, которые его не касаются, он и так знает как ему нужно выполнять свою работу". После чего, он просто запросто выставил важного чиновника вон. Буллок хотел наябедничать об этом губернатору, но потом решил немного подождать, времена наступали больно тревожные, в такое время лучше не заводить себе новых врагов.
Потом все пошло по нарастающей. По городу поползли тревожные слухи, что чернокожие слуги горожан снюхались с бурскими бунтовщиками, и теперь ни одна достопочтенная семья в Кейптауне не может спать спокойно. Чернокожие слуги могут в любой момент впустить в дом бурских бандитов и они всех англичан, даже детей, могут разрезать на тысячу кусков. Хотя это и были, как говорят англичане, сплетни из отхожего места, но народ воспринял их всерьез. Так как с севера, от действующей армии не было хороших вестей, скорее доходили смутные неприятные известия, то скоро в городе вспыхнула форменная истерика.
Судья Купер просто требовал, чтобы военные взяли под охрану его дом, судье пришлось пойти на встречу и дальше пошло-поехало. Солдат кейптаунского гарнизона и так было здоровых всего три сотни человек (больных из действующей армии оставили здесь, а сами взяли здоровых солдат в поход на буров), так еще они были взбудоражены недавними террактами против военных, и сами они проводили тревожные ночи в своих казармах, ожидая ночных нападений и выставляя тройные караулы, так тут еще и это. Офицеры, пользуясь служебным положением, стали брать солдат для охраны своих личных домов, нужно было также охранять дома губернатора и начальника гарнизона, важных чиновников. Солдат просто на всех желающих не хватало, горожане почувствовали себя брошенными властями на произвол судьбы. У тех же, кому повезло, солдаты в их дома приносили явственный казарменный дух и неприятности. Солдаты слишком привыкли много болтать, невзирая на лица: "Язык солдата — мать скандала". Так гласит старая английская пословица. И правда, солдаты без конца трепались: о местных женщинах и тупости офицеров, про казарменные сплетни и про женщин, о пайках и рационах — и снова о женщинах. Для важных людей такое было, как будто жить по тут сторону решетки в обезьяннике.