— Шер Фортунато, отчего вы не кушаете паштет? — обеспокоенно спросила шера Басьма. — Вам неприятно вспоминать, да? Простите.
Она виновато потупилась, а Фортунато выругал себя — снова все на лице написано.
«Не выйдет из тебя политика, друг мой», — частенько смеялся Тодор.
«Не выйдет, ваше величество, и слава Светлой. Политиков и так хватает».
«Только доверить королевскую шкуру, кроме тебя, некому», — качал головой Тодор и в очередной раз предлагал ему просватать богатую невесту. А Фортунато улыбался в усы: король до сих пор не догадывался, что генерал был когда-то безответно влюблен в королеву.
— Чего уж приятного, — влез судовладелец. — Очутиться между зурговыми шаманами и темной колдуньей, упаси Светлая! — Шер осенил лоб малым окружьем и сочувственно покивал Фортунато. — Ох, помяните мое слово, его величество еще пожалеет, что не отправил младшую дочь в монастырь. Видано ли…
— Ее высочество Шуалейда не темная, а сумрачная, — оборвал его Фортунато.
Разговоры вмиг смолкли, все присутствующие обернулись к генералу. Он обругал себя тупым троллем: голос, которым отдаются приказы «пленных не брать», не годится для высшего общества.
— Чушь! — не мог угомониться судовладелец, налившийся красным вином по самые брови. — Сумрачных не бывает.
— Если бы не ее высочество Шуалейда, зурги захватили бы не только перевал, но и Кардалону, и Найриссу, и вполне могли дойти до столицы.
В тишине обеденного зала реплика прозвучала слишком пафосно. Зато Фортунато полегчало: шутка ли, целый год молча принимать незаслуженные похвалы. Ладно, ради дочери Зефриды он готов даже на такой позор. Но все же, все же! Альбарра никогда не приписывали себе чужих заслуг. И не будут.
Он обвел взглядом удивленные, недовольные лица. Сиятельные шеры не любят говорить об истинных шерах. Сиятельные шеры очень не любят говорить о темных шерах. Сиятельные шеры терпеть не могут говорить о сумрачной принцессе Шуалейде, позоре и надежде королевской семьи: за последние двести лет она — единственная среди Суардисов шера второй категории, и единственная не принадлежит Свету. Хотя этой весной о позоре все дружно забыли, ведь сам императорский наследник почти женился на ней.
Взгляды опустились в тарелки, молчание все длилось. Лишенные дара шеры — ни светлые, ни темные, всего лишь сиятельные — не решались противоречить королевскому любимцу. Но на лицах читалось неверие.
Неловкую паузу прервал дворецкий, тихонько кашлянувший за спиной Фортунато.
— Простите, коннетабль, к вам солдат. Говорит, дело государственной важности, — склонившись к Фортунато, шепнул он. — Прикажете ему обождать?