– Пап, – сказал я серьёзно, еле сдерживая в себе желание рассказать правду, – ты всего добился своим умом, а мне просто повезло. Вот честно!
– Всё равно… – вздохнул папа и встряхнулся: – Всё равно я тобой очень горжусь и… надеюсь на тебя.
– Всё будет нормально, – успокоил его, – присмотрю за обеими!
Лязганье сцепок, неразборчивые голоса диспетчеров, гудки, говор толпы совершенно забивали гул огромного города. До свиданья, Москва, ещё увидимся…
Наш вагон был из плацкартных. Проводница сонно посмотрела в протянутые билеты, сунула обратно не глядя, и я поднялся в тамбур, пропустив прекрасную половину семьи. Наружные звуки сразу приглушило, их сменили внутренние, отчётливые и ясные – люди переговаривались, прощались, шаркали, хлопали крышками диванов, пряча свои пожитки, обустраивались.
Самые основательные уже шуршали бумагой, разворачивая всяческую снедь – извечных «синих птиц» в варёном виде, которых мама называла тошнотиками, яйца, хлеб-соль, огурчики-помидорчики… Тронется поезд, и выстроится очередь за чаем.
– Чур, моя – верхняя! – сказала Настя и вместе с мамой стала глядеть в окно, за которым мялся отец. Его уже затянула большая, важная работа, обещавшая борьбу и победы, разочарования и успехи, но даже неудача в великом деле осеняет драгоценным чувством сопричастности.
Тепловоз нетерпеливо дёрнул состав, спеша отправиться, и в вагоне зашумели – провожающие бочком потянулись к выходу, тесня припоздавших пассажиров. Вот протащилась пыхтящая тётка, буквально обвешанная сумками и авоськами. За ней проследовал дед в затёрханном пиджачке, все углы цепляя своим громадным чемоданом, куда пара внучек влезла бы свободно.
– Папка, пока! – заверещала Настя, подпрыгивая. – Пока!
Поезд тронулся, и отец зашагал по перрону, махая рукой и старательно улыбаясь. Отстал. Мама вздохнула, но сразу же засуетилась – надо же детей спатки уложить!
Я быстро раскатал матрас и стал смотреть за окно, провожая вечернюю Москву. Лампочки в вагоне горели вполнакала, но и этого хватило, чтобы густая сумеречная синева выглядела ночной чернотой.
Впотьмах проплывали дома, вдоль и поперёк простроченные нажелто освещёнными окнами, на переездах калились фонари и сверлили воздух звоночки у шлагбаумов. Московские окраины незаметно сменились промзоной, дачами и пригородами.
Непроглядного тёмного пространства становилось всё больше, оно распахивалось всё дальше, лишь изредка взблёскивая редкими огонёчками. Широка страна моя родная…
Среда, 3 сентября 1975 года, утро
Первомайский район, Чаусово
Лето одолело перевал – и спадало помаленьку, катясь к жёлтому унынию. Жизнь плодилась и размножалась с прежним неистовством, но травы увяли под жарким солнцем, а выгоревшая степь порыжела, побурела, белея седыми разливами ковыля.