– А ты положи огнестрел на стол! – мрачно потребовал Хаим, глядя на незваного гостя исподлобья.
– Разумно, – согласился Хинкис, откладывая оружие и снимая «Ролекс». – Вижу вопрос твой на челе твоём. Отвечу. Нет, я не из КГБ. Как бы тебе объяснить… – Серебряный браслет матово поблёскивал в слабом свете лампочки на витом шнуре, зато циферблат пускал хилых зайчиков, которых так и тянуло назвать лунными. – В общем, я подрабатываю на одного большого человека. Очень большого! И его интересует один-единственный вопрос: где «Миха»?
Хаим плавно откинулся на грязную стенку, заклеенную красотками, вырезанными из журнала «Советский экран».
– Это нельзя, – забубнил он, – рабби будет ругаться…
– Не будет, – мягко сказал Бруно.
Гамлиэль оплыл, как надувная игрушка, из которой выпустили воздух.
– «Миха» учится в школе… – забормотал он. – В двенадцатой… В девятом классе… Миха – это неправильно, его Миша зовут… Миша Гарин…
– Ну вот, – ласково проворковал Хинкис, – а ты боялся!
С отчётливым удовольствием Бруно понял, что его миссия близка к завершению. Вздохнув, он поглядел на Хаима, распустившего губастый рот, и поморщился.
Он не любил убивать, но ещё больше ему портили настроение свидетели. Лукич – он свой, а вот врага оставлять в живых…
– Где твоё ружье, Хаим?
– М-м… – замычал «сыночек». – В-в… сейфе.
– Доставай.
Двигаясь как во сне, Гамлиэль вынул из лязгнувшего стального ящика двустволку с изрядно потёртым прикладом.
– Заряжай. Можно волчьей дробью.
Хаим заломил ружье и вставил патрон.
– Садись. Устраивайся поудобнее. Ствол засунь себе в рот. Вот так, молодец… – Отдавая приказы монотонным голосом, Хинкис заткнул уши. – Нажимай курок.
Грохнул выстрел, вынося Гамлиэлю затылочную кость, забрызгивая крашеную фанеру кровью. Могучее, натренированное тело бойца спецотряда «Кидон» вздрогнуло и опало. Дымящееся ружье соскользнуло на пол.
Бруно погасил свет и вышел, аккуратно прикрыв за собою дверь.
Четверг, 11 сентября 1975 года, утро
Первомайск, улица Чкалова
Вчера зарядил нудный дождик, и нас уже не вывозили в поле. Сразу после обеда мы дружно разобрали палатки, погрузили школьное имущество на грузовик, а рабсила набилась в «пазик» – и пела всю дорогу.
Дома я доказывал маме, что не исхудал вовсе, а даже поправился на колхозных харчах, но она всё равно закормила меня. Я охотно изображал послушание – заряд позитива в мамульке не иссякал, и видеть, как блестят её глаза, как яркие от природы губы то и дело складываются в радостную улыбку, было приятно до счастливого нутряного сжима.
С вечера я нагладился и высыпал из сумки-портфеля содержимое – пора класть учебники, отмеченные десяткой.