О войне ни дед, ни бабушка не рассказывали ничего — эта тема в их семье никогда и никем не затрагивалась. Почему она считалась запретной, Алексею выяснить не удалось, да теперь и не удастся — если и существовала какая-то тайна, то из причастных к ней никого в живых не осталось.
Виктор, отец Алексея, родился в пятьдесят шестом. Мальчик рос медленно, был худым и маленьким. После школы он уехал из Мохова учиться, поступил в технологический, да так и остался жить в городе, встретив там свою любовь, студентку пединститута Таню.
Внушительные рост и вес он набрал лишь к восемнадцати. И, едва успев возмужать, Виктор женился.
— А Дуська, бабка твоя, не женщина — танк, ага! — пьяный Гришка вторгся на территорию воспоминаний, лязгая гусеницами. И тут же запел:
Мчались танки, тучи подымая…
«А ведь он ничуточки не изменился за последние лет двадцать, — констатировал Мохов. — Хотя пьёт так же, как и тогда».
Гришка Глухов был неизменной частью воспоминаний Мохова о детстве. Наиболее яркое и запомнившееся событие было связано, как ни странно, с небольшим, но важным деревенским строением — с сортиром, расположенным в дальнем углу двора. Когда наступало время чистить отхожее место, дед Павел и бабушка Дуся, а тем более, родители Алёшеньки, люди городские, брезговали выполнять эту работу. Осуществлять миссию вызывался Гришка. Поскольку после этого невыносимая вонь стояла ещё целый день, а то и два, Алёша целыми днями пропадал на речке. Но возвращаться всё же приходилось, и тогда он видел, как вымытый и практически ничем не пахнущий Гришка ходил по пятам за бабой Дусей и клянчил стакан сверх положенной меры.
— Да нету больше ничего, Гришенька, отстань ради Христа! — говорила экономная баба Дуся. — Не выгоняла ещё, вон, бражка стоит.
Гришка, покосившись на бадью с брагой, неизменно отвечал:
— Дуськ, ссыкни!
И тогда бабушка, вздохнув, открывала бадью с пенящейся коричневой жидкостью со сладко-приторным запахом, черпала оттуда большой алюминиевой кружкой, которую дед называл «солдатской», и подавала довольному Гришке. И все, кто был в тот момент рядом, смотрели с неподдельным интересом, как тот с наслаждением пьёт это ещё не перебродившее пойло.
Гришкино «Дуськ, ссыкни!» надолго осталось в их семье как нечто, вызывающее смех при каждом упоминании.
Грюкнула дверь, и во двор вошла тёть Зина.
«Ё…», — прошептал Гришка и каким-то непостижимым образом сделал так, что банки с самогоном на крыльце не оказалось.
— Эй ты, хвокусник, — громко сказала тёть Зина, — а ну пошли…
Гришка, согнувшись и сразу постарев, побрёл к двери. Проходя мимо супруги, он получил мощный подзатыльник, заставивший его мгновенно исчезнуть со двора. Тёть Зина вразвалочку, словно гусыня, двинулась за ним.