…Три года назад Алексей рассказывал своей жене о том, как впервые ощутил «звёздный ужас». Постарался красочно описать всё свои тогдашние чувства, подробно останавливаясь на мелочах. Даже своего любимого Гумилёва процитировал:
Горе! Горе! Страх, петля и яма
Для того, кто на земле родился.
Когда он замолчал, Лара смотрела на него так, словно ждала продолжения рассказа.
— И это всё? — спросила она.
— Да, всё, — ответил Алексей.
Он понял, что его рассказ её не впечатлил.
— Что скажешь?
— А что я должна сказать? — снова спросила она. — Ну испугался мальчик, что здесь такого?
— Ты разве никогда не испытывала этого? Никогда?
— А что, я должна была это испытать?
— Мне казалось, что это у всех так. То есть со всеми случается.
— Мало ли, что тебе казалось. Не все же такие, как ты.
— Но ты же смотрела в небо! И звёзды видела! — почти вспылил Мохов.
— Ну, видела! И что?
— Ну и наверняка думала о бесконечности Вселенной!
— Да с какого перепугу я буду об этом думать? У меня что, других забот нет?
Алексею стало даже как-то обидно за неё. С одной стороны, человека, никогда не испытывавшего «звёздный ужас», стоило даже пожалеть. А с другой — в её словах он услышал нечто вроде презрения, оттенок брезгливости к человеку, мягко сказать, недалёкому.
И теперь на Лару были направлены векторы и обиды, и жалости. Алексей молчал. К тому, что его благоверная держит его за дурачка, он давно привык. Чаще всего это почти не затрагивало Мохова. Но сейчас — это другое дело. Она считает его идиотом потому, что он способен чувствовать то, что не может чувствовать она.
Да дело даже не в идиоте. Алексей не мог понять, как можно было прожить четверть века и ни разу не подумать о бесконечности космических пространств. Это было дико и… жутко.
Мохов допил остатки воды. Скрутил ещё одну самокрутку, закурил. Едкий дым попал в глаз, защипало. Алексей потёр глаз и, вспомнив гумилёвские строчки, проговорил вслух:
И слеза катилась за слезою
Из его единственного глаза.
И тихо засмеялся.
Докурив, он взял ковшик и пошёл к лазу, то и дело натыкаясь на что-то в полной темноте. У самого лаза споткнулся, наступил на что-то круглое и чуть не загремел вниз. Ощупав всё вокруг, он нашёл то, что чуть не погубило его. Это была трёхлитровая банка с самогоном.
— Твою мать… — пробормотал Алексей, взял банку и ковшик и полез вниз. На кухне взял в шкафу гранёный стакан, налил половину, выпил, запил водой. Достал самосад, свернул самокрутку, вышел на крыльцо, закурил. Пела горлица.
— Чекушку, чекушку, — пробормотал Алексей. — Тут банка целая… Так и спиться можно. И никто не узнает, где могилка твоя…