Деревенское кладбище, ограждённое ветхим штакетником, было старым, но небольшим — жителей в Мохове было мало, люди умирали редко. Оно заросло травой, кустами и небольшими деревцами, причём кусты и деревья кое-где росли прямо в оградках. Среди деревянных крестов и оградок лишь кое-где виднелись железные, да и на них сквозь облупившуюся краску вылезла ржавчина. Со стороны казалось, что в расположении могил нет никакого порядка. Облезшие кресты, крашенные в основном голубым и чёрным, будто бы хаотично росли, как кактусы в мексиканских прериях. Покосившаяся калитка, висящая на одном навесе, располагалась между двумя кривыми ясенями, исполнявшими роль кладбищенских ворот. «Оставь надежду», — подумал Алексей.
Гришка ловко отодвинул калитку, свернул направо и пошёл к крайним могилам. Теперь в оградке их было две — дед оставил место для себя рядом с супругой. Над могилами стояли одинаковые деревянные кресты с табличками, на которых краской были выведены аккуратные прописные буквы: «Мохова Евдокия Архиповна 12.07.1923–20.12.1992» и «Мохов Павел Фёдорович 1923–17.07.2005». Дату рождения деда, видимо, никто не знал. Овальная фотография на бабушкином кресте, на ней — красивая женщина лет тридцати.
— Вот, Алёша. Тут твой дед лежит, ага.
— И фотографии нет, — заметил Алексей.
— Дак ить не было ж… — Гришка развёл руки в стороны.
Алексей подошёл ближе, присел на корточки.
— Ну здравствуй, дед.
И тут же ветерок пробежался по деревьям. И Гришка, и Алексей заметили это.
— Встречай внука, Павлó, — сказал Гришка, обращаясь к верхушкам деревьев.
— Помянем, — утвердительно сказал Алексей.
Присели на траву, Алексей не спеша развернул свёрток. Там лежали варёные яйца, огурцы с огорода, нарезанный хлеб, головка лука. Молча выпили не чокаясь.
— Тихо-то как здесь, ага, — сказал Гришка и хрустнул огурцом.
Потом тяжело вздохнул, снял картуз, пригладил редкие седые волосы и добавил:
— Скоро и мне сюда…
— Да ладно, дядь Гриш, поживём ещё, — сказал Алексей.
Выпили ещё. Гришка прислонился к ближайшему дереву и, казалось, задремал. Алексей опёрся на локоть и прилёг.
«Эх, дед, всё же неправ ты был насчёт пустоты, — подумал он. — А тоска как же? В твою систему координат она никаким боком не вписывается… Даже если смыслов в жизни полно, куда тоску-то девать? Э-э-эх…»
Ему хотелось поговорить с кем-нибудь, рассказать то, что он ещё никому не рассказывал. Вот если б сосед был его ровесником, то вполне возможно, что они нашли бы общий язык и не было бы так мучительно больно… А так…
Когда Алексей Мохов стал студентом педагогического, он заявил родителям, что уходит жить в общежитие, мотивируя своё решение тем, что гранит науки легче поддаётся, если грызть его не дома в одиночку, а с такими же грызунами, причём в местах их обитания. Ещё год-два назад, при Советском Союзе, Алексей вряд ли получил бы место в общежитии, так как не был иногородним. Но шёл девяносто второй, бардак в стране нарастал, поэтому на заселение Мохова в общагу родная альма матер посмотрела сквозь пальцы. Скорее всего поначалу она и не знала об этом.