Напряженно ожидая, с чем же вестник приехал, Ельга вдруг заметила, что Асмунд уже стер воду с глаз и пристально смотрит на нее, держа рушник.
– Что ты? – спросила она, не поняв этого взгляда.
– Ничего… – Асмунд улыбнулся, но ему как будто пришлось сделать усилие для этой улыбки. – Чудо какое: ты мне умываться даешь, как будто я тебе…
Он запнулся, не зная, какое слово выбрать: «брат» или «муж». Ельга засмеялась: ей никогда не приходило в голову увидеть Асмунда на месте ни того, ни другого.
– Смейся, смейся! – Асмунд был немного задет, но подавил проблеск обиды и сам усмехнулся. – Я знаю одного мужчину, который рассчитывает, что скоро ты будешь подавать ему умываться, и чистые рубашки, и чашу за столом.
– О чем это ты? – Ельга выразительно подняла брови.
Асмунд улыбнулся и принялся тщательно вытирать лоб и намокшие волосы; рушник почти закрыл ему лицо, и он лишь многозначительно поглядывал на нее из-под края полотна, не отвечая.
– Довольно! – Ельга выхватила у него рушник. – Что это за мужчина? О ком ты говоришь? Что там происходит?
– Ты знаешь этого достойного мужа. Он необычайно высокороден, доблестен и прославлен. Пока еще он не владеет никакой державой, но рассчитывает в скором времени взойти на Ельгов… то есть Ингеров стол. Ну а раз он станет князем русов, ему понадобится жена – прежняя наша госпожа, как это водится. Сперва он думал взять в жены ру… Эйфриду Прекрасную, но потом ему пояснили, что госпожа медовой чаши – ты, Ельга Премудрая, и тогда он перенес свои желания на тебя.
В Свенгельдовой дружине, состоявшей по большей части из бывших Ельговых гридей, никто не признавал за женой Ингера прав на имя Ельги. Между собой оружники, по примеру Свенгельда, звали ее русалкой, а то и «перевозницей», но говорить так о ней перед князевыми родичами было бы дерзостью, и Прекрасу именовали Эйфридой – так Ингер впервые назвал ее перед киянами.
– Засунь этого скальда подальше и объясни толком! – Ельга нахмурилась и придвинулась к Асмунду вплотную.
Его дыхание слегка участилось, но прямым приказом он пренебрег и промолчал.
Ельга смотрела ему в глаза, ожидая ответа, но видела, что грудь его под сорочкой с влажными пятнами часто вздымается, а в синих глазах отражается какое-то тревожное томление.
Не сказать чтобы это было для нее новостью. Уже несколько лет она замечала, что и на игрищах, и на павечерницах, где собираются лучшие девы Киева, Асмунд смотрит на нее одну – так, будто видит нечто прекраснейшее на свете. При старом князе Ельге они жили в одном доме, при Свенгельде продолжали часто встречаться, и всегда, стоило Ельге взглянуть на Асмунда, она видела ответный взгляд и улыбку радости от ее внимания. Если все смеялись, он поглядывал на нее – смеется ли она? Ее род и положение не допускали никаких иных чувств, кроме почтения; давняя дружба и положение «домашнего человека» позволяло Асмунду держаться с ней непринужденно, но ничего лишнего он себе не позволял. Асмунд любил яркую одежду, насколько она была ему по средствам, опрятно подстригал и подбривал бородку, но о внешности своей мало думал и очень удивился бы, узнав, что Ельга находит его красивым – куда более красивым, чем многие более родовитые мужчины. Она никогда не говорила ему об этом, однако его взгляд волновал ее, и не раз Ельга думала: а что бы он позволил себе, если бы ему позволила она?