На подъезде она все же заговорила со мной.
— Ему сделали операцию на печень, все с ней нормально. А вот с головой, — произнесла она и умолкла на несколько секунду. — В общем, пуля зацепила какую-то область в мозгу, вызывая гематому. Ему вскрыли череп, чтобы снять давление. Сейчас ведется операция лучшими нейрохирургами Москвы. На самом деле, если бы был выбор, мы бы повезли его в Израиль или в Германию, но времени на перевозку нет. Поэтому мы так рискуем, — вздохнула она. — Может я делаю глупость, но мне кажется, только ты способна поднять его, вырвать из небытия. Проблема в том, что шансы на его восстановление не выше десяти процентов. Так говорят врачи. Иностранные нейрохирурги дают такие же прогнозы. Он может перестать говорить после операции, — произнесла она и поток слез хлынул из ее глаз.
Я слушала Ларису без доли эмоции на лице, хотя внутри все горело.
— Он может перестать понимать нас и узнавать после операции, — сжимала она рот руками. — Я хватаюсь за соломинку, но я надеюсь, что ты сможешь ему морально помочь. Должно же произойти чудо! Любовь сама по себе чудо. А ваша любовь в особенности. Я понимаю, что ты не считаешь меня его матерью, — почерствел ее голос. — Да, я не биологическая мать Сергея, но я люблю его больше, чем любила родная! — сжала Лариса губы, пытаясь контролировать эмоции.
— Извините, если я вас обидела своей черствостью. Я люблю Сергея, жизни без него не представляю. Я сделаю все, чтобы он выкарабкался.
Лариса аккуратно взяла мою руку и поцеловала ее.
— Я так хочу, чтобы вы были счастливы вместе, дорогая Мария!
Скорая привезла нас к клинике, меня усадили в новое кресло-каталку и повезли.
— А куда мы? — только и спросила я Ларису.
— На операцию. Знаю, звучит бредово, но даже врач, зная вашу ситуацию, согласился со мной, что ты должна там быть. Сначала тебе нужно будет надеть специальный костюм, чтобы не занести инфекцию.
— Неужели его до сих пор оперируют? — недоумевала я.
— Дорогая, операция уже длится пять часов. И еще как минимум три будет.
По длинным коридорам мы следовали к моему мужчине девичьих грез. Во мне не было страха, как он всегда возникал раньше при наличии опасности в отношении Сергея. Сейчас я как будто смерилась с возможной неизбежностью. Да, он может больше никогда не заговорить и не сможет понять моих слов. Да, он не вспомнит о нашей любви, что произрастает из детства. Но я-то буду помнить, я-то буду говорить о наших чувствах, рассказывать о них детям — плодам нашей с Сергеем любви.
Зайдя в помещение перед операционной, я по примеру остальных принялась мыть тщательно руки. Затем нас надели в почти герметичные халаты, маски, шапочки, бахилы и перчатки. Остались только мои глаза. Только по ним можно было понять, что это я. А Сергей скорее при операции даже не увидит меня, этого ведь никак не может быть из-за полной анестезии. Но быть может он услышит мой голос, как я слышала его после выстрела Поппи.