– А русские сказали бы, что Господь одинаково любит всех своих детей: и законных и внебрачных, – парировал кардинал. – Наша святая матерь-церковь уже сделала одну ошибку, когда осудила Галилея, Джордано Бруно и Коперника за то, что те посмели противоречить общепринятым на тот момент взглядам на устройство Мироздания. Сейчас подобные взгляды являются всеми признанной истиной, и нашей Святой Матери Церкви еще придется извиняться за былые скоропостижные и необдуманные решения. С моей точки зрения, такие ошибки возникают из-за неверия в могущество Всевышнего, способного играть партию с дьяволом на множестве досок сразу. А тут еще выясняется, что таких слоев-реальностей, включающих в себя множественные миры-планеты, тоже явно больше чем одна…
– Остановитесь, монсеньор Мальоне! – хрипло каркнул Папа, – вы на пороге ереси!
Это эмоциональное восклицание грозным эхом заметалось под сводами папского кабинета, однако не возымело должного действия на собеседника Пия Двенадцатого.
– Нет, Ваше Святейшество, – покачал головой Государственный секретарь Ватикана, – я лишь смело смотрю в глаза правде. Ведь мы рвемся осуждать и проклинать, даже не выяснив, есть ли у эйджел настоящая душа и являются ли они на самом деле чудовищами, а не просто людьми, тела и души которых искалечили бесчеловечные эксперименты Древнего! Вы заочно заявляете, что души у них нет, а потому они – чудовища, достойные сожжения на костре. Но русские уверены в обратном, и потому возятся со своими ручными эйджел как с малыми детьми. Если в таких условиях наша Святая Матерь Церковь откажется от сотрудничества с Империей и возвысит свой голос в пользу геноцида тех, кого мы считаем детьми Нечистого, то для всех остальных людей мы будем выглядеть хуже Гитлера и его миньонов. Нас назову дремучими средневековыми ретроградами, до сих пор пахнущими кострами инквизиции, которым только бы людей живьем жечь, даже в наш просвещенный век! В Сибирь их, скажут, в ужасный русский ГУЛАГ, где полярными ночами так страшно воют дикие белые медведи…
Голос кардинала звучал твердо, хотя и не обладал столь же выразительными модуляциями, как у Папы. Да и сам он имел решительный вид: прямой, с расправленными плечами и горящими глазами. Отметив все это, Пий Двенадцатый почувствовал, что стремительно теряет весь свой запал.
– Да, монсеньор Мальоне, – сказал он после некоторой паузы, вновь глядя куда-то сквозь собеседника, – возможно, вы и правы, а я погорячился. Вероятно, мы и в самом деле должны получше приглядеться к этим эйджел и не называть их чудовищами только за то, что они не похожи на нас. Но скажите мне, что из всего этого следует – в первую очередь, для нашей Святой Матери Церкви?