Я ворочался, но лишь в переносном смысле, потому что из-за близости Роуз я не хотел её будить. В конце концов мне в голову пришла идея. «Может, это потому, что я ничего не сделал». Несмотря на нашу возраставшую за последние недели близость, я не мог даже признаться в своих чувствах. Роуз сказала, что понимает, а потом сказала, что будет ждать, пока я не буду готов — но, возможно, она на самом деле надеялась, что я сделаю или хотя бы скажу что-нибудь.
Проблема была в том, что я всё ещё не был готов. Каждый раз, когда я думал о чём то вроде поцелуя или о том, чтобы сказать ей, что она мне нравится, меня захлёстывала либо вина, либо горе. Вина и горе в эти дни были необъяснимым образом переплетены во мне.
Я не мог ничего сказать. Это было просто невозможным — пока и, возможно, навеки. Но я мог что-то сделать, даже если потом мне от этого будет плохо. «Поцелуй, наверное». Это точно её подбодрит.
Что-то сказало мне, что это было плохой идеей, но мне всегда не везло с пересмотром решений, поэтому я перекатился лицом к ней. Я даже без магического взора сумел увидеть в тусклом свете, что её глаза были открыты, и на краткий миг мы лежали почти нос к носу, глядя друг на друга. Затем я сдвинулся, поднося свои губы к её собственным.
— Морт, нет! — воскликнула она, отталкивая меня. Затем её глаза снова увлажнились.
Моё сердце было пробито дважды — сначала её слезливым взором и отказом, и потом моими мыслями о Пенни.
— Прости, — пробормотал я, чувствуя себя неловко. — Не знаю, что не так, или что мне следует делать.
Роуз вытерла лицо рукавом, и тихо ответила:
— Не ты один.
— Мне бы помогло, если бы я знал, что не так, — сказал я ей.
Она некоторое время жевала губу, затем ответила:
— Комплекс спасшегося.
Я уже знал, что страдал что чувствовал вину из-за того, что Пенни погибла, а я — нет, и специальное имя для этой эмоции не очень-то помогало:
— Я имею ввиду тебя. Что не так?
— Комплекс спасшегося, — повторила она.
Я прищурился на неё в темноте:
— Пенни была моей женой, а не твоей. Тебе не следует ни за что себя винить.
— Она была моей лучшей подругой, — парировала Роуз.
— Ты не сделала ничего плохого, — пренебрежительно сказал я.
— Неужели? — мрачно сказала Роуз. — Я обдумывала мои действия в последние несколько недель. Совершила ли бы я всё это, если бы не пыталась эгоистично выгадать что-то из её потери?
Это показалось мне бессмысленным:
— То есть, спасать мою шею из петли — это плохо?
— Я не это имела ввиду, — отозвалась она. — Я потеряла обзор. Я думала только о себе, а надо было думать о других.