Вообще, впервые я вот так вот искал мысленного убежища в камне как раз перед тем, как бился с Сэлиором.
Остальную часть наказания я видел почти как сторонний наблюдатель. Моё тело продолжало дёргаться, и спазмы заставляли его непроизвольно двигаться после каждого удара, но я больше не испытывал боль так, как прежде. Она не была личной, скорее чем-то раздражающим, а не непосредственной угрозой моему здоровью.
Когда всё наконец закончилось, он вернул кнут обратно в ведро, и подошёл, чтобы помочь отцепить цепь от столба. Вернув более прямое управление управление своим телом, я выпрямился, и одной лишь мыслью разрубил железную цепь, мешавшей мне опустить руки.
— Я думал, вы сознание потеряли, — сказал он мне, поглядывая на испорченные оковы. Он также походя добавил: — А за эти вы, конечно, заплатите.
Я уже собирался было использовать свою магию, чтобы открыть на них зажимы, но мне в голову пришла другая мысль.
— Да ничего, — сказал я ему. — Я их сохраню, как напоминание.
Игнорируя толпу, я пошёл к Пенни. Каждое движение причиняло боль, и стоять прямо, не говоря уже о ходьбе, было верхом страдания. Я чувствовал, как кровь стекала по моей спине, но отказался от предложенной врачом помощи. Частичное помещение моего разума обратно в землю позволило мне дойти до Пенни, не споткнувшись.
Они положили мои руки себе на плечи, что вызвало новую вспышку боли в моей спине, а затем Уолтэр сделал нас невидимыми. После этого мы втроём направились домой, а я попытался забыть остаток дня. Ничего хорошего в нём не было.
Месяцы тихо миновали в Замке Камерон, и уже снова пришла весна. За всё это время я ни разу не вернулся в Албамарл. Королева послала несколько писем, но я их не читал. Мой рациональный ум знал, что в моём наказании плетьми она была не виновата, и не желала этого, но моё сердце почему-то просто не могло этого принять. Злился я не на Ариадну, а на сам Лосайон, а поскольку она его представляла, то я держался подальше от неё.
Однако я позволил Питэру читать письма, чтобы убедиться, что я не упустил ничего архиважного. Как только он сказал мне, что в них не было никаких приказов или повесток, я их сжёг. Обсуждать с ним их содержимое я потом также отказался. Я пока не был готов раскрыть свой сердце.
В обычных обстоятельствах Пенни оказала бы смягчающее воздействие, но в этом деле она была злее, чем я когда-либо мог быть. Будь её воля, мы бы начали гражданскую войну. Она всегда имела некоторую склонность меня защищать, но теперь… она перешла на совершенно новый уровень. Я начал избегать любых упоминаний столицы, Ариадны, любых дворян… и этот список всё рос. Одно единственное упоминание часто вызывало с её стороны взрыв едкой брани.