Перебираюсь в зал художественной прозы. У Энни действительно хорошая подборка. Тут много моих любимых: “Вечер праздника”, “Возлюбленная”, “Самостоятельные люди”, “Смута”, “Домашнее хозяйство”, “Лесоповал”>112. В колледже лакмусовой бумажкой в книжных магазинах мне служил “Голод” Гамсуна. Здесь он тоже есть. Они меня успокаивают – все эти имена на корешках. У меня к ним столько нежности. Веду пальцем по выстроенным в ряд романам Вулф. У меня самой книг в хозяйстве теперь не много. Отправила все свои книги в Испанию, но вернуть их мне оказалось не по карману. Они по-прежнему у Пако. Сомневаюсь, что увижу их.
В сторонке от стола стоит какая-то женщина, смотрит на Оскара с улыбочкой. Когда последний человек в очереди отходит, улыбка у незнакомки ширится и меняет все ее лицо.
– Вера! – Оскар встает, обходит стол, крепко обнимает ее, они смеются. Женщина показывает на что-то на обложке его книги, хохочут еще пуще. Она примерно его лет, в черных джинсах и светлых кожаных сапогах, осанка учительницы танцев.
Мы отправляемся в бистро ниже по улице. Оскар берет меня под руку и тормозит нас обоих так, чтобы мы шли позади Энни и Веры.
– Ну, – произносит он.
– Ты был великолепен. Профи. Они у тебя с рук ели.
– Я бы хотел, чтобы с рук у меня ела ты.
– Так я и ела.
– Что такое? Ты нервничаешь?
Мальчики сегодня ночуют у родителей Оскара. Есть план: я остаюсь у него на ночь.
– Я почти не сплю.
– Хорошо. Я тоже спать не собираюсь.
– Нет, – говорю, но Вера держит для нас дверь в бистро, да и объяснить я не могу.
Нас усаживают за маленький круглый столик, Оскар слева от меня, Вера справа. Энни – напротив, но я для нее не существую. Она поворачивается то к Оскару, то к Вере, осыпая их вопросами.
После нескольких раундов Вера обращается ко мне:
– А вам что интересно?
Смотрю на нее непонимающе, она смеется.
– Просто пытаюсь обойти вариант допроса “где-вы-живете-чем-занимаетесь”.
– Что ж, это освежает. Мне интересно… – Чувствовать себя нормально. Жить без рака. Освободиться от долга. – Читать книги, наверное.
– Что читаете?
– Обожаю Шёрли Хаззард и…
– Обожаю ее. – Пылко вперяется в меня.
– Она моя личная богиня.
– Ни разу не встречала никого, кто ее читал.
– У них там в магазине я увидела “Вечер праздника”.
– Мой любимый.
– И мой. Перчатка.
– Перчатка! – Она кладет ладонь мне на руку.
Мы сверяем наши другие влюбленности в писателей, обмениваемся именами, подпрыгиваем от единодушия и записываем те немногие, что у нас не совпадают.
Спрашивает, пишу ли я, – виновато киваю. Еще одна претендентка. У нее наверняка таких навалом вокруг. Но она вроде радуется. Спрашивает, над чем работаю, и я рассказываю, она подробно расспрашивает, и я в итоге выкладываю ей о маме, о Кубе и о длинном списке вопросов у меня в конце блокнота, которые собиралась маме задать, когда она вернется из Чили, а она взяла и умерла. Вера возвращает ладонь мне на руку, сочувствует – и сочувствует по-настоящему. Она из тех, кто знает. Говорит, ее мать умерла шесть лет назад, тоже внезапно, тоже не прощаясь.