Показываю на машинку, печатающую мой заказ.
– Можно мне как-нибудь приткнуть свечку-другую в ту тарелку с печеньем?
Кивает. Жду.
Игор медленно отрывает ленту с заказом и кладет ее рядом с остальными. Всегда кажется мне нарисованным – с этим его вздернутым носом и длинными пальцами. Двигается как танцор. Лет на двадцать моложе Элен, но они неразлучны с тех самых пор, как ресторан открылся в начале восьмидесятых.
В их маленькой холодильной камере стеклянная дверь, а внутри все выглядит как в ювелирной лавке – безе и пекарская крошка, карамельные птифуры и белые шоколадные бабочки. Игор вытаскивает крем-брюле, кладет его на кружевную тарелку и обжигает поверхность голубым пламенем, пока сахар не раскаляется и не плавится. Следом снимает с полки тарелку и из здоровенного кондитерского мешка выдавливает на середину толстый спиральный конус крема мокко. Толкает эту тарелку к Элен как раз в тот миг, когда она толкает к нему коппу Джона. Выкладывает три печенья вокруг крема мокко и втыкает в крем длинную бенгальскую свечу, а Игор тем временем высыпает глазированную малину и в мороженое, и на крем-брюле. Элен отклоняется вправо, чтобы Игор поджег кончик свечи горелкой, оба вытирают стальной стол, стоит мне только забрать тарелки. Покидаю их ноктюрны Шопена, миную “Зеппелин” – “Тебе мою дам любовь”>75, Кларк орет стейкам на гриле – и вплываю в Крейгову подборку Синатры в зале.
Приближаюсь к Оскару сзади, чтобы мальчишки видели. Джон-то улыбку сдерживает, а вот когда летящие во все стороны искры замечает Джеспер, он принимается хихикать и топать ногами.
– Ой нет, – говорит Оскар, оборачиваясь. – Никакого пения. Умоляю, никакого пения, – просит он, но мы с его сыновьями запеваем, затем и те, кто рядом, а следом и два “крока” за четвертым столиком, зашедшие поесть с родителями, а за ними Тони, Крейг, Гори – да практически все. Оскар делает мне злые глаза, и я не разберу, поют его дети или хохочут до упаду. Затем все аплодируют, Оскар пытается задуть бенгальский огонь, но приходится ждать, пока не выгорит до конца.
– Гнусная шуточка, – говорит он.
– Ты сердишься, пап?
– На вас двоих я не сержусь.
– Не сердись, пап, – ни на кого.
Оскар протягивает руку, дотрагивается до рукава Джона.
– Ох, мой хороший, я не сержусь. Я пошутил. Замечательный день рождения.
Джеспер лупит ложкой по корочке жженого сахара.
– Обожаю вот это, – говорю я ему. – Как лед, хотя на самом деле наоборот. Делается из жара, а не из холода.
Осознаю, что застряла у их столика.
– Что-нибудь еще желаете? – спрашиваю я, включая обратно свой официантский голос. Кажется, все трое от этого торопеют. Качают головами.