Это был известный всему городу полицейский по прозвищу Загребай. Его ненавидели даже собаки.
— Попка-дурак, — забавлялся городовой, тыча в клюв попугая коркой от кавуна.
— Дур-рак, — вдруг отчетливо прокартавил попугай и угрожающе растопырил куцые крылья.
Мы с Васькой разинули рты от удивления — птица говорила по-человечески!
В толпе смеялись, а попугай будто понимал, что именно он рассмешил людей, и повторял как заведенный:
— Дур-рак! Дур-рак!
— Н-но, ты! — пригрозил городовой и сбил попугая арбузной коркой. Птица повисла на цепочке вниз головой и беспомощно хлопала по шарманке зелеными крыльями, пытаясь взлететь.
Городовой наступал на нищего:
— Чему скотину учишь, балда?
Пятясь от полицейского, старик споткнулся и упал, повалив и шарманку. Медяки, звеня, покатились по пыльной земле. Городовой пнул слепого ногой.
— Проваливай! Живо!
В это время мимо проходил отец Абдулки Цыгана, дядя Хусейн. Он работал на доменных печах каталем, возил тяжелые тачки с рудой. Дядя Хусейн, уставший, едва плелся и нес под мышкой охапку дров.
— За что ты человека обидел? — вступился за нищего дядя Хусейн. Думаешь, как тебе селедку прицепили, так можно над людьми издеваться?
— А тебе чего надо, татарин — кошку жарил? — огрызнулся городовой, отряхивая шаровары. — Тоже понимает: «че-ло-век».
— Вот ты-то и не человек, — сказал дядя Хусейн. — Держиморда ты, хрюкало императорское!
Городовой выпучил глаза:
— Чего, чего? Государя императора чернословишь?
Городовой схватил дядю Хусейна за грудки:
— А ну стой!
— Стою. Чего мне бежать? Я правду говорю.
Загребай сунул в рот свисток и, надувшись от натуги, принялся свистеть.
Из-за угла, придерживая на ходу шашку, выбежал городовой, за ним другой, третий. Они схватили дядю Хусейна. Один ударил его по лицу, другой разорвал на нем рубашку.
Дядя Хусейн был коренастый и сильный — в каждом кулаке по пуду. Озлившись, он начал расшвыривать городовых. Но прибежал на помощь еще один, и они поволокли дядю Хусейна в чей-то двор.
Люди бросились к щелкам забора, но Загребай отгонял:
— Разойдись!
Со двора доносились глухие удары, возня и голоса полицейских:
— Под печенки ему, Герасим, под печенки!
Стало жутко. Люди на улице взволнованно зашумели:
— Надо заступиться, ведь убивают человека!
— Поговорите еще… В Сибирь сошлю.
В эту минуту из-за угла, блистая черным лаком, выехала пролетка. В ней сидела барыня в шляпе, а рядом — пристав, одетый в белый мундир с золотыми пуговицами.
Как видно, пристав дал знак, кучер натянул вожжи, и кони остановились, перебирая ногами.
Загребай козырнул приставу: