Девушка тосковала. Летними вечерами она шла в цветник, который вырастила своими руками. Здесь пахло резедой. К ней склонялись красные розы, у ног стлался душистый горошек, грустила калина, желтели ноготки.
Таня смежала веки, и ей являлся он, ее сокол.
«— Меня ожидаешь?
— Тебя, Иванко, тебя, мой милый!
— Давно?
— Уже три года…»
Совсем близко будто видела его, как в детстве синие глаза — большие, улыбчивые. Протягивала руки — и он исчезал.
Тогда шла в хату и брала отцовскую бандуру. Садилась на скамью и нежно, словно свое сердце, трогала струны. А грустная песня раскрывала девичью тайну:
Бабусю, риднэнька,
Ты всим помагаешь,
Якэ в мэнэ горэ,
Ты, може, вгадаешь?..
Пригорюнившись, слушал отец, вытирала глаза матуся, набивалась полная хата соседей, утихали малыши.
Як очи заплющу,
То так, моя нэнько,
Дэ й визьмэтся зразу
Козак молодэнькый…
Станичники знали, что это была любимая песня Тани. Догадывались, о ком тоскует девушка. Знали, что когда она поет «Виють витры» в «Наталке Полтавке», то обращается к Иванке.
…Гнутся тополи от ветра, проплывают над станицей беспечные облака, а им вдогонку, в далекие края несется Танино девичье:
Дэ ты, мылый, чорнобрывый?
Дэ ты, озовыся?
А он спешил на работу…
Батыева гора куталась в утренней дымчатой кисее. У подножия нетерпеливо свистели паровозы — кургузые «щуки» и «овечки», грохотали экипажи и ломовые извозчичьи телеги. Утреннее солнце выплывало из-за Днепра.
Киев еще колыхался в сумерках и пыли, поднятой дворниками, а уже ласково улыбалась Батыева гора, тесно застроенная рабочими халупками, которые бесцеремонно примостились со своими сарайчиками, хлевами и грядками в самых романтических местах.
Иванко, на ходу сбивая росу с травы, припоминал рассказы об этом знаменитом холме. Именно здесь когда-то перед грозным Батыем, картинно и величественно восседавшим на шкурах, танцевали прелестные невольницы, но властный, непобедимый полководец глядел не на них, а на полноводную, бурлящую Либедь, через которую переплывали его фанатичные войска. На быстрине тонули храбрые воины, силясь оглянуться и даже перед смертью посмотреть на своего хана.
Может быть, как раз на то место, где когда-то стоял золотоглавый шатер Батыя, молодица сейчас высыпала из ведерка пепел, подняв едкую пыль. Иванко фыркнул и ускорил шаг.
Выскочив из бурьянов на железнодорожную колею, он увидел, как под насыпью несколько рабочих перепрыгнули через обмелевшую Либедь и зашагали к депо.
Депо! Иванко увидел каменное здание из красного кирпича, услышал шипение паровозов и вмиг все забыл: и таинственные горы над древним Киевом и свою батрацкую горькую участь.