Но, направляясь к дому, вспомнил, что Иванко — незаменимый работник, и уже с порога крикнул:
— В крайнем случае штраф сдеру за самовольство!
Иванко стоял ошеломленный, подавленный, униженный. С детства он служил у этого откормленного, красномордого мироеда. Был подпаском, пастушком, теперь до тонкости овладел мудреной специальностью. Лучшего чабана не было в округе: умел юноша быстро вывести отару из-под бури, уберечь ее от волков, вылечить овечку. Знал пастбища, был за старшего, даже старый, согнувшийся Целуйко ходил в помощниках у Иванки… И вот какова барская благодарность и ласка! Выходит, и вправду «от богача не жди калача». Не зря матуся наставляла: сколько барину ни угождай — рябой коровы не подарит…
Но ведь начинается жатва, и лишь у Сергеева есть незанятые кони. И денег взаймы может дать только богач. К кому же пойти?.. Калина, у которого служила мать, отказал. А может, передумает вражий мироед Сергеев?
— Ну… пшел, хохол! — вспугнул размышления Иванки чей-то густой бас.
Это с крыльца, держа руки в карманах, неожиданно рявкнул молодой Сергеев.
* * *
…Кубань, Кубань, край богатый, золотой. На твоих бескрайных просторах привольно гуляют панские табуны, носятся с ветром наперегонки быстроногие косяки жеребцов. Но для батрака Опанасенко не нашлось и двух плохоньких кляч, чтобы отвезти больную мать на операцию в Армавир.
…Кубань-река, красавица голубая! Теплы воды твои, живописны берега, привольны песни. Плодородны сады твои и степи — на весь мир славится пшеница, завезенная дедами из Приднепровья. Течет золото в карманы богачей. А батраку не нашлось и ломаной копейки, мачеха-Кубань…
…Сжечь бы мне твое богатство, Кубань, затоптать твое добро, чтобы не дразнило, не напоминало о растраченных моей матерью силах и здоровье…
— Иванко! — вдруг прозвучало над головой. На мгновение забыл Иванко и свое горе, и спесивого Сергеева, и мачеху-Кубань: на запыленной линейке, с силой натягивая вожжи, стояла во весь рост Таня. Коса была уложена короной вокруг головы. Щеки раскраснелись в безудержном лёте (кони мчались галопом, а сейчас, повинуясь властной руке, стали как вкопанные), глаза радостно светились, сухой ветер рвал гимназическое платье.
…Утром, когда Иванко, наконец, прибежал с гор (под вечер на пастбище пришел из станицы его друг Назар и сказал: «Я побуду тут за тебя: Мария Емельяновна заболела…»), он в своих сенцах чуть не сбил с ног какую-то гимназистку. Оба испуганно отпрянули друг от друга. Пока Иванко узнавал ту, о которой мечтал ночами, — соседку Таню — теперь уже высокую, стройную девушку, она густо краснела и объясняла: