— Ах, барышня, я не буду говорить об этом, вы и сами понимаете, что ожидает вас в противном случае… Мне приказано предупредить вас…
И вдруг совсем близко она увидела его желтые глаза и морщины у рта.
— Но я сочувствую вам, барышня. Тут глушь, а ваша прелестная душа стремится к приличному обществу. Кстати, сейчас в Армавире гастролирует московский цирк… О, какой грандиоз! Артисты прыгают выше человеческой головы — вы можете поверить? Между прочим, не желаете ли прокатиться в город? В вашем распоряжении будет мой особняк, где я один… Вы шикарно провели бы осенние… Понимаете?..
— Понимаю!
Он посмотрел на Таню и испугался — девушка стояла, гордо выпрямившись, лицо ее пылало гневом; мгновенно понял, что эта стройная барышня не походит на тех армавирских красоток, которые млеют от звона шпор, и почувствовал: вот сейчас она ударит его больно и так звонко, что услышат даже за стеной в классе; Таня сделала шаг и… Он инстинктивно (черт знает, как это получилось!) поднял руку для защиты, пригнул голову и прыгнул в сторону. Сразу опомнился и, багровея, крикнул:
— Прошу без… движений, барышня!
Таня не удержалась от смеха: «Офицер…»
С порога злобно крикнул:
— Мы еще встретимся!..
Таня видела из окна, как жандарм вскочил в фаэтон, грубо толкнул кучера, и кони с места понеслись галопом, разбрызгивая грязь.
В учительскую вбежала Тося и как-то глухо, с надрывом воскликнула:
— Все! Театра нет! Шевченко и Леся запрещены!
Она была бледна и казалась выше, грациознее, чем обычно.
За окном снова моросил дождь.
— Таня! — почти крикнула Тося. — Что же дальше? Что осталось — преферанс? Замужество? Сплетни? Именины с пирогами?!
Она упала на стул и затряслась в рыданиях.
…Таня подходит к окну. Ей хочется посмотреть на свою яблоньку, но за стеклом стоит непроглядная тьма и тоскливо повизгивает ставня.
«Неужели с театром покончено?.. Нет, нет!.. Нужно к отцу… посоветоваться…»
Таня идет к двери, тихо открывает ее и останавливается. Григорий Григорьевич сидит в углу, склонившись над своей клеенчатой тетрадью. Свеча тускло освещает горницу… Отец пишет стихи. Таня знает: это стихи о горе людском, в них — пламенные мечты о свободе.
Нет-нет… Работать! Еще настанет время, еще придет час борьбы!.. Тогда ее скромный труд заполыхает стоголосым гневом.
Она зажигает лампу, садится за свой столик и придвигает к себе стопку ученических тетрадей. И тут же погружается в нежный мир детского прилежания. Диктанты… Перелистывает осторожно странички и, про себя усмехаясь, начинает разбирать детские каракули. Затем осторожно, тоненькими линиями, точно боясь, что ребенок испугается, когда откроет тетрадь, Таня исправляет ошибки. А их много, в каждой строке, в каждом слове по нескольку.