Углубляется в тетради и за почерками как будто узнает своих учеников. Вот буквы грустно наклонились — это писала Килинка — девочка такова и в жизни, забитая, приниженная нищетой. А это остроугольный упрямый почерк Винниченки, а вот аккуратные строчки Шуры Ничик. Родные мои!..
…Работу прерывает стук в парадную дверь. Таня прислушивается: кому-то открывают, раздаются приветствия.
— Таня! — зовет отец.
Притаилась.
— Тебе письмо.
Метнулась, забросив косу за спину. От кого? От армавирских подруг?
«Нет, нет, нет!» — выстукивало девичье сердце. В комнате стоял, улыбаясь, сосед Ничик, что-то рассказывал. Отец пожимал плечами. Таня хватает конверт… голубой… Рассматривает… Ученический незнакомый почерк. Боже мой, что это, почему так стучит сердце и дрожат руки?!. Читает обратный адрес: «Киев». Киев… Украина!.. Разрывает конверт. Большие буквы — прямые, островерхие… несколько строк:
«Здравствуй, родная моя…»
И все исчезло. Он! А сердце забилось: родная-родная-родная… Он… Что там дальше? Всматривается, прыгают буквы, ничего не видит, но вот всплыло: «Работаю слесарем. Такие хорошие друзья кругом. Учусь. Живу тобой…»
В голове словно церковные хоралы ударили звонко, подхватили высоко: тобой-тобой-тобой-тобой…
Напрягает зрение, еще читает:
«…Твой Иванко…»
«Твой!..» «Мой-мой-мой!..» — запело в ушах. Заплясали вдруг перед глазами и отец, и сосед Ничик, и хата. Вот так: пое-е-ехало — поехало все в одну сторону, потом в другую… Засияло, засеребрилось, и в соленых лучах заблестел мир — это наша Таня смотрела на все сквозь слезы, накипевшие годами, а сейчас хлынувшие неудержимо…
* * *
После масленицы неожиданно завихрило, замело, грянули морозы. Оледенели ручейки, что еще накануне по-весеннему пенились и журчали.
Застонало в степи, как в лихорадке; мчится курай в белую неизвестность, коченеют возчики в дороге…
Хаты залепило — закуталась станица в снежную пелену.
Воет, свищет…
А в горнице атамана, укутавшись в шаль, затаилась Тося. Смотрит меланхолично в одну точку и шепчет как безумная:
Года идут… За годом год проходит,
А мы еще чего-то ждем…
Таня в читальне тоже одинока. Раскладывает на столе газеты, еще и еще переставляет книги с места на место. «Какую сегодня буду читать?» Ага, Коцюбинского! «Андрей Соловейко». Да придется ли? Второй месяц вот так намечает, планирует, а потом… Таня прислушивается, не топают ли на школьном крыльце станичники своими сапожищами. Нет, не топают. Да и Тося не идет — она изнемогает в отчаянии:
Хоть сердце кровью запеклось,
И скорбь надежду доедает…
Перед Новым годом, еще как только Таня и Тося открыли в школе читальню, людей набивалось сюда много. Учительницы читали вслух и «Кобзаря», и «Энеиду», и «Марусю» Квитки Основьяненки. Слез было сколько пролито! Приносили Таня и Тося свои книги, выписывали новинки из Киева и Полтавы. Натопят подруги (своими дровами) голландскую печь и долго готовятся, репетируют, а когда люди соберутся — читают звонко, взволнованно, как артисты. Это было интересно и приятно! Затем люди стали посещать читальню реже, а теперь и вовсе не приходят; пусто, грустно: