* * *
Он пришел, действительно, неузнаваемым.
В хате Соломахи все чаще собирались «волчники» — студенты, исключенные из институтов за революционные настроения. Они лишены были права на работу, им на некоторое время запрещалось находиться в одном населенном пункте больше суток. Молодые люди в потрепанных куртках с потускневшими пуговицами приносили из города вести о стачках, волнениях. Намекали на революционное подполье в Армавире и Екатеринодаре, говорили, что впереди — большие события… Вот так будоражили слухами, манили, но ничего конкретного не высказывали.
Как вдруг однажды на пороге, в форме железнодорожника, появился Иван Опанасенко. Его не сразу узнали, молча приглядывались, а Таня, как во сне, кинулась к нему, обняла и, не стесняясь родных, горячо поцеловала.
…А поздно вечером, когда дети улеглись и заснули, наслушавшись рассказов Ивана о его мытарствах по белу свету, началась серьезная беседа. Григорий Григорьевич, Наталья Семеновна, Таня, ее сестра Валентина и сосед Стефан Чуб слушали гостя.
— Товарищи, — заговорил Иванко тихо, и всех взбудоражило это новое, торжественное обращение. — Мы живем накануне революции. Чаша народного терпения переполнилась. Партия большевиков, Ленин ставят такую задачу: покончить с империалистической войной и повернуть штыки против помещиков и капиталистов.
«Революция… Партия большевиков… Ленин», — у слушавших кружились головы. А Иван чеканил каждое слово. Партия послала его в Армавир для оживления подпольной работы.
— Пора начинать, — решительно поднялся Григорий Григорьевич.
— Да, отец, пора! — подхватила Таня полушепотом, как бы разговаривая сама с собой. На ее щеках заиграл румянец. — Хватит «Просвит» и читален!..
И умолкла: «Боже мой, как же это я!»
Все посмотрели на нее.
«Как же это я о просвещении сболтнула такое?!.»
Но тут же перед глазами возникла холодная читальня, метель за окном школы, печальный голос: «Не до книжечек, спасибо вам». Голос голодного…
«Верно! Книжечками не накормишь! Землю — крестьянам! Свободу и достоинство!»
Вспомнила Зинку, ее позор, изверга Сергеева.
«Нет! Читальнями Сергеева не переубедишь. Ой, действительно так, Иванко, так, дорогой мой, штыками! Штыками!..»
Таня подошла к столу и, чуть-чуть бледнея, тихо, но решительно сказала:
— Завтра я подожгу имение Сергеевых. Это будет сигнал!
Наталья Семеновна испуганно всплеснула руками, а у отца радостно засияли глаза:
— Дочурка, родная, неужели?.. Вправду ли распрощалась с филантропией? Наконец-то!..
Он искренне обнял Таню, поцеловал ее, как бы благословляя на подвиг.