— Первый бокал — за войну до победного конца!
Крик, шум, звон посуды. Козликин выпил небольшую рюмку, закусил.
— Второй — за родную Кубань…
— Кубань! — били себя в грудь, стучали по столу тяжелыми кулаками. Кто-то затянул:
Подякуем царыци, помолымось богу…
Пьяные голоса нестройно подхватили, тянули вразброд:
Що вона нам показала на Кубань дорогу.
Целовались, клялись… Козликин пренебрежительно скривился, поднялся — притихли.
— Третий бокал — смерть большевикам!
— Смерть! — заревели все.
Кто-то выхватил саблю.
Отец Павел достал какую-то бумажку.
— Вот, милые воины, мы с дьячком Леонидием семь ночей и дней писали… возле алтаря божьего…
Костлявый, чахоточный Леонидий, напившись до бесчувствия, напевал свой «Кошелек-барин…».
— Замолчи, ирод! — прикрикнул на него отец Павел и гнусаво продолжал нараспев: — Анафема от кубанского священства большевикам… К возлюбленным о господе… пастырям и верным чадам церкви Христовой… обнажить меч против извергов рода человеческого…
Светало за окном. Козликин вызвал хорунжих, урядников, трезвым голосом приказал:
— Бить в колокола! Когда побегут краснопузые к ревкому, ловить…
Хитрость удалась. Колокол ударил тревогу. Бойцы гарнизона начали сбегаться на площадь, где попадали в руки белых.
А возле ревкома разгорелась ожесточенная схватка. Кавун меткими очередями из ручного пулемета уничтожил засаду возле конюшни, и ревкомовцы прорвались из окружения на левады. Под шквальным огнем кадетов залегли.
С улицы выскочил эскадрон и развернулся прямо на Гаврилу Кавуна. Впереди размахивал золоченой саблей сын Козликина. Первым он и вылетел из седла, неподалеку от Кавуна. Еще нескольких скосил Гаврила. Повернули назад кадеты.
— Ага-а, юпошныки![14] — закричал Кавун и подбежал к сыну Козликина, чтобы забрать золотую саблю — драгоценный трофей.
Но не успел нагнуться Кавун, как его перерезала пулеметная очередь.
— Гаврюша!.. — закричала Ганна в растерянности и кинулась к мужу.
Ее изрешетили пули. Она как-то неловко присела у головы мужа, затем медленно склонилась на его грудь. И умереть хотела вместе, не отпускать его от себя.
А с флангов заходили всадники. Пулемет молчал.
— Живой не сдамся! — крикнула Таня, выхватывая револьвер.
Ей показалось, что пришел конец.
— Не дури, — спокойно сказал Шпилько. — Пока у нас карабины, не возьмут! Бей!..
Шпилько и Немич спокойно прицелились с колен и сняли двух всадников. Из-за кустов калины без промаха бил Прокоп Шейко.
Таня, повернувшись спиной к товарищам, прицелилась в одного из всадников, которые заходили слева. Передний был довольно близко, слышалось даже его хриплое дыхание. Он размахивал саблей, нагнетая удар. После выстрела сразу же слетел с коня. Еще один поник после выстрела Тани, остальные повернули назад.