И теперь, когда Таня забежала домой, ей пришлось долго успокаивать мамусю, которая и плакала, и смеялась, и гладила дочь по щеке, прижимала к сердцу. Тане становилось страшно и грустно, а мама мелкими шажками уже торопилась к печи: надо же накормить доченьку.
…Таня сидела перед зеркальцем, разговаривая с отцом, расплетала свои запыленные косы. Они доставали до самых пяток. Не только в станице, — в округе не было такой русалки.
Но мешали косы в походах. Их нужно было после боя приводить в порядок, мыть, расчесывать, сушить, а у комиссара Тани Соломахи было много дел.
Таня долго вертела в руках ножницы, рассматривая их, и, когда мать отвернулась к печи, решительным движением отрезала косы. Извиваясь, точно в агонии, они упали на пол.
— Ой, лышенько! — запричитала мать, дрожащими руками сгребая девичью красу.
— Революция, мама! — твердо произнесла Таня. — Некогда с ними возиться. Вот раздавим контру, начнется новая жизнь, тогда и отрастут мои косы. Правда же, отрастут?
Отец горько усмехнулся.
После обеда он подозвал Таню:
— Сыграй, доченька, свою любимую песню.
Таня сняла со стены запыленную бандуру, вытерла ее и осторожно щипнула струны.
— Огрубели мои пальцы, папа, да и голос тоже. Ничего не получится.
Но тихая, задумчивая мелодия уже разлилась по горнице, хватала за сердце:
Бабусю риднэнька,
Ты всим помагаешь…
Песня убаюкивала Григория Григорьевича, он засыпал с улыбкой счастья на лице, а в это время на площади труба заиграла сбор.
Поцеловала Таня сонного отца и долго не могла отойти от него, будто чувствовала, что им больше не суждено увидеться…
Эскадрон Ивана Опанасенко задержался в Отрадной, прикрывая отступление полка. С эскадроном осталась и Соломаха. Она организовала эвакуацию госпиталя и отрадненской типографии, в которой успела отпечатать несколько сот прокламаций и воззваний к населению Кубани с горячим призывом вступать в ряды красных отрядов.
Перед вечером она с Иванкой расставляла заставы на околице. Заходило солнце, из степи доносился приглушенный рев. Таня, поднимаясь на стременах, всматривалась в даль. Ее высокий воронок с белым пятном на лбу, слюнявя, грыз мундштук и, нетерпеливо переступая ногами, настораживал уши к горизонту. Там росла розовая, пронизанная последними лучами солнца туча.
— Стадо? — встревожилась Таня.
Иванко посмотрел в бинокль.
— Что-то слишком большое.
Однако уже ясно слышался дикий рев, ржание, отчаянное блеяние. Все это — табун жеребят, стадо коров, отары овец — галопом неслось к станице, как будто гонимое какой-то таинственной страшной силой. Пыль вздымалась до неба.