— Кто это? — разглядывал Таню юноша, держа винтовку наготове. И внезапно выпустил ее, пронзенный острой саблей, судорожно присел, хватаясь за живот. Подбежал второй семинарист, но Таня уже была на левадах. Раздался выстрел, крик. Потом все затихло, улеглось.
Таня подошла к небольшой роще и остановилась: тут перед рекой должен быть пикет.
Прислушиваясь, уловила пофыркивание лошадей. Подползла поближе. Мигнул огонек цигарки. Еще проползла несколько метров и увидела силуэт часового, который топтался под тополем. Невдалеке веером стояли кони, привязанные к дереву. Рядом, тихонько разговаривая, лежали белогвардейцы, курили в рукава.
Таня с колена выстрелила в часового и сразу же бросила гранату в гущу казаков. Среди мертвой тишины взрыв гранаты был особенно оглушительным.
Кого-то убило, кто-то стонал, двое или трое кинулись наутек. Кони с диким храпом оторвались и понеслись в темноту. Только одна лошадь металась, крепко привязанная. К ней и подбежала Таня, отрубила саблей повод, на ходу, не держась руками, как учил Гречко, вскочила в седло и помчалась к реке.
Когда мокрый конь бодро выносил Таню на противоположный берег, сверху отозвалась ночная тьма:
— Кого черти несут?
Знакомый голос взволновал Таню до слез: «Свои!»
— Не видишь — комиссар, Татьяна Григорьевна, — раздался веселый голос другого.
— Таня!.. Родная!.. Жива!.. — выстраданно, с радостью крикнул третий.
Это уже был голос самого любимого человека на свете. Прямо из седла ее, обессиленную, легко подхватили сильные теплые руки Ивана.
Надувались бурки, как паруса, стонала земля от конских копыт, а пики покачивались, точно корабельные мачты, и по суровым лицам партизан текли слезы: «Земля моя, я вернусь».
Серая степь, серое небо, колючий ветер…
— Иванко, ты видишь — там чудесный город. Хрустальные дворцы… парки и цветы… Уже нет войны, милый? Это мы отвоевали такую красоту, сияние, солнце? Это наши мечты! Мечты дедов наших!
— Ты заболела, Таня, родная моя! — Он поддерживал ее, чтобы не упала с седла.
Лошади их шли стремя в стремя. А рядом — весь отряд, и каждый слышит их слова.
Положили ее в селе Кузьминском, у какой-то учительницы. Таня заболела испанкой, свирепствовавшей в тех краях.
Лежала она в небольшой комнатке: за окнами шумели тополя, а за селом клокотал бой.
Возле Тани сидела Христя Браковая. Отяжелевшая, притихшая, она прислушивалась, как под грудью бьется что-то упругое, теплое, нежное и, улыбаясь про себя, ухаживала за подругой, кормила и поила, ласкала, целовала. Тане даже легче становилось: и температура снижалась, и в голове светлело.