Надо сказать: когда потом у меня начало получаться в спорте, отец будто нашел во мне отдушину. Он знал о правилах в фигурном катании больше, чем я, всегда поддерживал, приходил на мои тренировки, когда я был подростком, иногда, конечно, навеселе, но чем дальше, тем больше он вдохновлялся и тем реже он пил. Он будто видел в моих достижениях себя, он как бы через меня реализовался. Ему было очень важно, чтобы я сделал в спорте то, чего он не смог. Он жил этим. Отец сидел в Интернете, изучал фигурное катание, общался на всех форумах, был моим главным фанатом. Он знал все. Звонил мне и рассказывал какие-то сплетни, которые даже мы, фигуристы, не знали. Сидел за компьютером днями и ночами, приходил с работы и погружался в мир фигурного катания, общался с тренерами. Когда у меня все получалось, то и у папы было в жизни все нормально. Это стало одним из моих стимулов: чтобы у меня дома было все хорошо, мне надо было кататься, надо было показывать результат.
У отца могло быть большое будущее в спорте. До сих пор проводится в Перми Всероссийский турнир памяти моего папы. Наверно, и я мог бы пойти в конный спорт – я с детства сидел в седле. К катку в Перми примыкает стадион «Юность», парк культуры и отдыха имени Горького, – и там, как везде в то время, катались на пони и на лошадях. Естественно, там был конь, которого когда-то списали с ипподрома, – папа знал не только этого коня, но и всех, кто там в конюшне работал. Меня с самого детства уже учили ездить и галопом, и рысью. Девчонки от этого млели и, конечно, просились покататься, когда я уже стал старше. Я их отводил на ипподром, который мне был как родной.
Я умею держаться в седле до сих пор, но в целом, как тогда, так и сейчас, никакой любви к лошадям у меня нет, да и мама была категорически против – далеко ездить, дорого заниматься, да и в конном спорте начался полный развал, а вот каток был рядом. Так и определилось будущее – исключительно вопросом географии.
В общем, я начал заниматься фигурным катанием. Сложности со мной начались практически сразу же – от меня отказалась тренер. Я, честно говоря, даже не помню почему. Кажется, ей не понравилось, как я на что-то реагирую: у меня с детства были огромные глаза и выразительная мимика, нравилось мне что-то или нет – все тут же отражалось на лице. Я помню, что у нас начались занятия в зале для хореографии, и там были огромные зеркала от пола до потолка, и, видимо, я как-то кривлялся перед ними, строил рожи и не слушался, когда мне говорили прекратить баловаться. Я был ребенком, нет ничего более естественного, чем озорничать, но для тренера это стало поводом отказаться от работы со мной. Моим родителям она сказала, что я неуправляемый и мне нужен тренер-мужчина. Наверно, сейчас мне стоит сказать ей за это спасибо, ведь именно попадание к Валерию Вениаминовичу Домрачеву сыграло большую роль в моей жизни.