Рука эта, совершенно заледеневшая, мигом замерла, но тут же сжала мою, как бы выражая сдержанную, но вместе с тем вполне определенную признательность. Я сделал вид, будто этого не замечаю. Тем более что замечать следовало в первую очередь другое: она была не просто перепугана, она буквально умирала от ужаса. Ее била дрожь, и списать эту дрожь исключительно на холод было невозможно. Мэри Хоупмен изменилась до неузнаваемости.
– Почему ты крикнул на меня в отеле? – спросила она с укоризной. – Совсем забыл о приличиях!
– Кричать не в моих правилах. Кричать и впрямь неприлично, – согласился я. – Но в тот момент нельзя было действовать по-иному. Ты вот-вот начала бы каяться вслух, что уснула. – Ну конечно. Я же была виновата в...
– И не подумала о том, что наш друг Флек может удивиться: к чему бы это нормальные люди, которым нечего скрывать, несут круглосуточную вахту? В тот момент мною владела единственная мысль: чем меньше Флек будет озабочен проблемой, кто мы – те, за кого себя выдаем, или не те? – тем большую свободу действий обретем впоследствии.
– Я виновата, – повторила она.
– Брось! Слава Богу, все обошлось! – Пауза. – Послушай-ка, ты читала «1984» Оруэлла?
– «1984»? – Голос ее выразил удивление и настороженность одновременно. – Да, читала.
– Помнишь, как власти преодолели в конце концов сопротивление главного героя?
– Не надо! – Она прикрыла лицо, предварительно отняв у меня руку. – Это... это страшно!
– У разных людей разные фобии. Каждому свое, – вежливо заметил я, вновь завладев ее рукой. – Ты, к примеру, боишься крыс...
– Это... это не фобия! – защищалась она. – Если что-то не нравится, разве это фобия? Крысы противны всяким людям, а женщинам – особенно.
– И мыши тоже, – согласился я. – Прекрасный пол орет, и визжит, и вытанцовывает, и лезет на шкафы. Но не падают же дамы по такому случаю в обмороки, даже после укуса. И не трясутся через полчаса после укуса, как сломанная матрасная пружина. Что с тобой?
С полминуты она молчала. Потом рывком убрала с шеи спутанные светлые кудри. Даже в полутьме можно было различить шрам за правым ухом.
– Представляю себе, что там было! – склонил я голову. – Крыса? Когда?
– Мои родители утонули на пути в Англию. Воспитывалась я на ферме у дяди с теткой. – В голосе ее не чувствовалось душевного трепета. – У них была дочь года на четыре старше меня. Милая девочка. И мама у нее милая, то есть, значит, моя тетя.
– Зато дядюшка оказался злым?
– Не смейся. Здесь нет ничего смешного. Сперва он был в порядке. А потом, лет через восемь после моего приезда, тетя умерла. Он запил, лишился фермы, вынужден был перебраться в другой дом, поменьше. Мне пришлось жить в чердачной комнатенке над амбаром.