«Но зачем кому-то сеять сомнения по поводу его смерти? И как все это связано с Симоном? Откуда, ради всего святого, мальчик знал про труп в том подвале на заброшенной фабрике?»
Штерн спрашивал себя, что может говорить о его душевном состоянии решение в это субботнее утро отправиться в клинику Зеехаус, чтобы прояснить последний вопрос. Штерн был настолько погружен в свои мрачные мысли, что не услышал медбрата, который катил на физиотерапию пожилого мужчину в кресле-каталке. Оба напевали рефрен классического шлягера «АББА» «Money, Money, Money», когда Штерн завернул за угол больничного коридора и влетел в них на всей скорости.
Он ударился о каталку, потерял равновесие и отчаянно замахал руками в поиске какой-нибудь опоры. Скользнув пальцами по рукаву медбрата, беспомощно оперся о голову больного и в конце концов, падая, схватил того за запястье. В результате вырвал у мужчины в кресле-каталке катетер капельницы и рухнул на мятно-зеленый линолеум.
— Боже мой, господин Лозенски? — Бородатый медбрат обеспокоенно присел на корточки перед пациентом, который полушутливо махнул рукой.
— Все в порядке, все в порядке. Со мной же ангел-хранитель. — Старик вытащил из-под футболки цепочку, на которой болтался серебряный крест. — Лучше позаботьтесь о нашем приятеле внизу.
Штерн потирал подушечки на ладонях, где ободрал кожу о шероховатое искусственное напольное покрытие.
— Мне ужасно жаль, — извинился Роберт, поднявшись на ноги. — У вас все в порядке?
— Это как посмотреть, — хмыкнул медбрат и осторожно закатал рукав старого мужчины до локтя. — Капельницу придется потом еще раз поставить, — пробормотал он, бросив взгляд на тыльную сторону кисти старика, всю в пигментных пятнах, и попросил господина Лозенски приложить ватку к месту входа иголки. Потом осмотрел костлявую руку на предмет перелома или синяков. Несмотря на кулаки боксера, движения медбрата были осторожными и почти нежными.
— За вами гонятся? Почему вы носитесь по неврологическому отделению?
Штерн успокоился, что медбрат не нашел ничего, внушающего опасения.
— Меня зовут Роберт Штерн, простите ради бога, господин… — Ему не удалось разобрать потертую и поцарапанную именную табличку на кителе медбрата.
— Франц Марк. Как художник. Но все зовут меня Пикассо, потому что мне больше нравятся его картины.
— Ясно. Еще раз простите. Я был слишком погружен в свои мысли.
— Мы заметили, не правда ли, Лозенски?
Прямо от мочек ушей Пикассо вниз по щекам спускались густые бакенбарды, которые переходили в светло-коричневую эспаньолку. Когда медбрат улыбнулся и обнажил солидный ряд зубов, то стал похож на классического Щелкунчика.