— Вы нравитесь Карине, — начал разговор Симон. — А Карина нравится мне. Так что я ничего против вас не имею. — Мальчик подтянул колени и сложил ноги под одеялом по-турецки. — У нее сегодня выходной?
— Э-э-э, нет. То есть я не знаю. — Штерн медленно пододвинул стул к единственной кровати, стоящей в палате, и сел. Симон заметил, что адвокат бы одет почти так же, как позавчера, когда они встретились на заброшенной фабрике. Вероятно, в его шкафу висело несколько темных костюмов.
— Вам нехорошо? — спросил он.
— Почему?
— Карина сказала бы, что вы выглядите неважнецки.
— Я плохо спал.
— Разве из-за этого сердятся?
— Иногда.
— А, я знаю, что вам мешает. Извините. — Симон потянулся к ящику прикроватной тумбочки и вытащил парик из натуральных волос. — Позавчера вы даже не заметили, верно? Это мои настоящие. Мне обрезали их, прежде чем профессор Мюллер начал работать чернильным ластиком.
— Чернильный ластик?
Умелым движением Симон нахлобучил парик, прикрыв им нежный пушок у себя на голове.
— Да, иногда они обращаются здесь со мной как с малышом. Я, конечно, знаю, что такое химиотерапия, но главврач объяснял мне это, как трехлетнему. Сказал, что у меня в голове находится большое темное пятно, а таблетки, которые я принимаю, сотрут его. Как ластик для чернил.
Симон проследил за взглядом адвоката, который изучал полочку рядом с кроватью.
— Интерферон я больше не принимаю. Врач считает, что сейчас можно обойтись и без него. Но Карина рассказала мне правду.
— Что именно?
— Побочные эффекты очень опасны. — Симон слегка улыбнулся и быстро приподнял парик. — Нельзя уничтожить эту штуку, не убив при этом меня самого. Четыре недели назад я даже заболел воспалением легких, и меня перевели в отделение реанимации. После этого больше не было ни химио-, ни лучевой терапии.
— Мне очень жаль.
— Мне нет. Сейчас у меня хотя бы не идет кровь из носа, а тошнота бывает только по утрам. — Симон сел в кровати и подоткнул себе под спину подушку-цилиндр. — А теперь вопрос вам, — сказал он, пытаясь подражать взрослым, которых видел в детективных сериалах по телевизору. — Вы возьметесь за мое дело?
Адвокат засмеялся и впервые выглядел как человек, которого можно полюбить.
— Еще не знаю.
— В общем, дело обстоит так. Я боюсь, что сделал нечто нехорошее. Я не хочу…
«…умереть, не зная, правда ли я виновен», — хотел сказать он. Но взрослые всегда так странно реагировали, когда он заговаривал о смерти. Они грустнели и гладили его по щеке или быстро меняли тему. Симон не договорил, решив, что адвокат и так его понял.
— Я пришел, чтобы задать тебе несколько вопросов, — поспешно произнес Штерн.