Людской поток внес его в Тронный зал, где на постаменте стоял гроб, и он с трудом различил профиль короля среди цветов и траурных лент. Там, за гробом, — целая вереница лиц. Черная вуаль королевы Мэри, морской мундир принца Джорджа, аскетическое лицо архиепископа Кентского, белая траурная чалма магараджи Хайдерабада, черный фрак нидерландского принца-консорта. «А вот и наши», — неожиданно для себя подумал Дорн, замедлил шаг. Литвинов и Тухачевский стоят, явно привлекая всеобщее внимание. Тухачевского ему удалось рассмотреть хорошо, а Литвинов стоял в профиль, с кем-то беседовал, прежде чем он повернулся, медленный скорбный поток вынес Дорна из зала, потом из аббатства — задерживаться нельзя, все должны успеть проститься с королем.
Оказавшись на Виктори-стрит, Дорн неторопливо пошел к знакомому ресторанчику — но он оказался закрыт по случаю траура.
«Куда же пойдет мой связник? — раздумывал Дорн, стоя перед уличной тумбой со старыми афишами. — В Баттерси? Он решит, что и тот паб наверняка закрыт. Значит, в три он придет в ресторан штаба "Лиги". Наша забегаловка не закроется даже по случаю смерти местоблюстителя российского престола, наоборот, еще и продлят часы работы, чтоб помянуть так помянуть…» — и Дорн зашагал к остановке автобуса.
Дорн «Лигу по борьбе с III Интернационалом» презирал. Худосочная белоэмигрантская контора. Можно не обращать внимания, если бы ее кураторы, генералы фон Лампе и Шатилов, не открыли диверсионной школы. Если бы они не обращались за помощью в рейх и рейх — точнее, СД, а еще точнее — Гейдрих — не оделил бы «Офицерскую школу новейшей стратегии» аппаратурой, пособиями, инструкторами. Дорн и Дост порой сами вели там занятия по указанию Берлина. И всякий раз, пересказывая бывшим русским офицерам, людям русским, военную доктрину НСДАП, Дорн надеялся увидеть на их лицах гнев, протест в их глазах. Не могут же они не понимать конечной цели территориальных претензий Гитлера! Не могут не разглядеть за националистической фразой призыва старого, как ржавые доспехи ливонского рыцаря, — «Дранг нах Остен!».
В ближайшем к штабу киоске Дорн купил вечернюю газету. «Король умер — да здравствует король!» Пресса уже заговорила о престолонаследнике. Эдуарду VIII сорок один год, холостяк. А вот и портрет Уэллис Симпсон, бывшей кинозвезды, дважды разведенной американки. Никаких комментариев к снимку, ведь каждый лондонец знает, что молодой король влюблен в миссис Уэллис.
Дорн уютно устроился в холле, решил дождаться связника здесь, тем более ресторан почти пуст, незачем привлекать к себе внимание. Еще раз посмотрел на фотографию миссис Симпсон. Красавица. Но возможен ли брак короля Великобритании и женщины «с прошлым»? «Дохлый номер, — подумал Дорн. — Эдуарду вряд ли позволят жениться на ней. Не королевское это дело — большая чистая любовь. И я в полной мере могу посочувствовать королю. Нам обоим заказано личное счастье…» — Дорн прикрыл глаза, откинулся на спинку дивана. Из всех запретов, которые Дорн наложил на себя, самым тяжелым оказался запрет вспоминать мать, сестру, а теперь и Лору Гейден. Долго он не верил в ее гибель, пока Фриц однажды… — нет, нет, он забыл тот слишком откровенный разговор, иначе был бы обречен каждое утро просыпаться с мыслью, что рядом — убийца твоей возлюбленной и ты вынужден ему улыбаться. «Вот каким ты стал, — подумал о себе Дорн, как о постороннем человеке. — Ты научился и в горе трезво оценивать, что тебе на пользу, тебе и — главное — делу. Оттого и миришься с Фрицем. А тебе давно следовало его убить, задушить ночью… Сухой и расчетливый, ты не сделаешь глупости. Ты даже уже не бунтуешь, как прежде, когда хотелось на весь мир кричать: "Я другой!" — тот, другой, теперь существует только на фотокарточке в доме на Зверинской улице, есть такая в Ленинграде. Господи, за что это все мне? За что это Сергею Морозову? Только за то, что он — Роберт Дорн?… Почему связник запаздывает?» — Дорн чувствовал, надо немедленно подавить раздражение. Отчего это ему, преуспевающему дельцу, беззаботному холостяку, раздражаться и унывать?