— Ужинайте, ужинайте, — сквозь зубы процедила старуха и направилась к дому. Все переглянулись, но никто не притронулся к еде. Наконец, Ставрюха взяла ложку и еще раз пригласила:
— Ешьте! Ешьте!
А когда все начали есть, она проворно вскочила.
— Я сию минутку вернусь!
Она вбежала в дом, заглянула на кухню, поднялась наверх. В глубине комнаты, на грубой деревянной кровати лежал Жанката. Маленькая ночная лампочка освещала его здоровое округлое лицо. Присев рядом на маленький стульчик, старая с сочувствием смотрела на него, и в ее глазах плясали огоньки какой-то глубоко затаенной ненависти и гнева. Жене Ставрю не доводилось видеть ее в таком состоянии.
— Мама… тятя… идемте ужинать!
— Ужинайте без нас, — сказала старуха, не глядя на нее.
— Тятя, а ты что, неужто захворал, а? — спросила сноха с притворной тревогой и приблизилась к кровати.
— Нет, нет… я просто устал немножко; вот и решил: дай-ка лягу пораньше.
— Но ты, наверно, голодный?.. Поджарить тебе яиц, а?.. И тебе, мама?
— Нет, я не голодная, — все так же сердито и сухо ответила старуха. — Ты иди поужинай. Иди, иди…
Ставрюха выскочила из комнаты, побежала в курятник, обошла гнезда и вскоре поднялась наверх с низким круглым столиком, на котором в сковороде дымились пять-шесть поджаренных яиц.
— Ну что ты, невестка! — с явным удовольствием укорил ее старик. — Зачем утруждаешь себя!
— Ничего, ничего, тятя, ты вот поешь, — пригласила она его, деланно улыбаясь. — Ты, кажись, с утра ничего не брал в рот.
Она огляделась.
— А где мама?
— Пошла вниз, — ответил Жанката, отламывая кусок хлеба.
Ставрюха неслышно, как тень, сбежала по лестнице в прихожую и напрягла слух. Из маленькой комнатки, где месили хлеб, доносились чьи-то голоса. Она бесшумно, как кошка, приблизилась к двери и приникла к ней ухом.
— Нет же, мать, говорю тебе, нет, — умоляюще настаивал Желязко. — Я спрашивал ее сегодня вечером…
— Она! Она! — шипела старуха. — У-у-ух! — Жена Ставрю представила себе, как та размахивает перед сыном руками. — Неужто она тебе скажет, сынок? Тихая водица она, подмывает, подтачивает с самого дна… И не почувствуешь, когда провалишься…
— Меня она не может обмануть…
— Она? Не может? Сынок, ты в своем уме? Не может его обмануть! Двадцать два года тебе уже стукнуло, а говоришь такие вещи!.. Твой батя только мне обо всем этом сказал, вот те крест. А я никому-никому словом не обмолвилась. Было это месяц, месяц с чем-то назад, как раз начиналась жатва… Сидели мы с твоим батей под вербочкой в саду и разговаривали… Как только, говорит он, кончится жатва, привезу молотилку и все заберу. Не то, говорит, не дадут мне зерна, да и от общины ни лева не получишь за черепицу и кирпичи. Подрядчик сказал ему: «Помоги мне, говорит, получить деньги от общины, и я с тобой рассчитаюсь…» И как раз собирался твой батя пойти к старосте, чтобы сообща им это дело устроить, — а тут взяли да написали про него в газете, чтоб им пусто было…