, и ваше производство есть производство sui generis. Что означает: их диалектическая связь опровергает метафизические представления о науке, которая является не наукой, а технологическим сервисом». Он долго размышлял, как закончить свое выступление. В голове носились затрепанные фразы. Наконец он выбрал самую избитую: «Уважаемые слушатели! Я кончил. Честь вашему труду!» Он был убежден, что Бирош будет доволен его дополнениями. С ним вообще впервые случилось, что кто-то сделал ему какие-то замечания. Пока директором был Ондрей Чернок, он вообще не вмешивался в работу института. Томаш сдавал два отчета в год: о плане исследовательских работ и о его выполнении. Каждый раз его вызывали для их обсуждения на совещание у главного. Он хорошо помнит беспокойные взгляды присутствующих: опять он крадет у нас время, у нас хватает и своих проблем. По его отчетам никогда не бывало дискуссий. «Мы тебе, Томаш, верим, — закрывал этот пункт повестки дня Ондрей. — Ты так образцово все это изобразил на бумаге, что можно и не обсуждать. Берите все с него пример, — обращался он к остальным. — Если бы вы все так умели готовить материал, нам не пришлось бы тут сидеть до шести часов».
Томаш на эти дифирамбы реагировал всегда заранее приготовленной фразой, в которой заверял руководство предприятия в своем преданном служении науке: «Мы делаем все, что в наших силах, товарищ директор».
«Продолжим, — говорил обычно Ондрей. — Но мы тебя, Томаш, не выгоняем. Сейчас подадут сосиски и кофе, куда тебе торопиться».
И Томаш оставался сидеть за продолговатым столом, над которым возносилось облако табачного дыма, терпеливо ждал горячих диетических сосисок с горчицей и булочкой и ароматного черного кофе в белой чашке с сипим узором луковичками. Ондрей был совсем не такой, как Бирош. Ондрей был свой в доску. И хотя он никогда себе в том не признавался, у него было чувство, что Ондрей видит в нем как минимум равноценного партнера и уж никогда не напомнит ему, что когда-то в прошлом они разбивали друг другу носы.
Когда Бирош дал ему слово, он подошел к трибуне, привычным жестом придвинул к себе микрофон, постучал по нему ногтем и выждал, пока в конференц-зале наступит полная тишина. Он читал доклад без малейших признаков волнения, ровным голосом, но упирая на иностранные слова, потому что полагал, что именно эти слова помогут убедить Бироша, что его требования неуместны, нереальны, неосуществимы.
Этому он научился от Зеленого. Однажды тот пришел к нему на семинар, сел среди студентов и все время что-то записывал. Томаша это очень нервировало. Каждый раз, когда его взгляд падал на Зеленого, он начинал заикаться, терял связь, повторял уже сказанное, объяснял уже объясненное и чувствовал, что производит ужасное впечатление.