На другой день его вызвали на партком. Его упрекнули за то, что он позволил себе выступить с необоснованными обвинениями. Да еще перед секретарем райкома. Что там подумают о нашей организации? Кто говорит «а», должен сказать и «б».
«Я вам уже ничего не скажу, — защищался он от их укоризненных взглядов. — Буду молчать как пень».
Но он не молчал. В воскресенье их с Верой пригласили на обед ее родители. После еды, когда Вера с матерью удалились на кухню, Барта спросил:
«А ты ведь на том собрании имел в виду Зеленого?»
Он кивнул.
«Я знаю, что он смешон, — сказал Барта. — Каждый из нас будет когда-нибудь смешон. Старость ужасна».
«Но в случае Зеленого речь идет не о старости», — попытался возразить Томаш.
«Если бы его было кем заменить, он давно бы отправился на пенсию», — сказал Барта.
«Благодарю за откровенность, — торжествующе заявил Томаш, — незаменимых нет».
«Ошибаешься, — сказал Барта и закурил сигарету. — Ты не знаешь жизни. Ты нетерпелив. Ты все хочешь сразу. А мы живем постепенно».
От тяжелого духа сигареты Томашу хотелось кашлять. Он встал и открыл окно.
Ситуацию разрешил сам Зеленый. Через две недели его нашли неподвижно сидящим над лотерейной карточкой, в руке он судорожно сжимал ручку. Его доставили в больницу, но оживить не смогли.
Вскоре после похорон Томаша вызвал Барта. Входя в кабинет, Томаш ожидал упреков. Он избегал взгляда Барты и упорно смотрел на олеандр, стоявший у окна, и только теперь заметил, как много пыли на его листьях.
«Томаш, пора тебе начать работать, — сказал Барта медленно и весомо. — Поступай в аспирантуру. Не всю же жизнь выезжать только на том, что усвоил на лекциях».
«Да, я это знаю», — придушенно сказал Томаш и никак не мог стряхнуть с себя видение: рука с тряпкой обтирает зеленые кожистые листья. Это казалось смешным и абсурдным. Он невольно улыбнулся.
«Итак, между нами полная ясность».
Томашу было все ясно: Зеленого нет, но ему, Томашу, нельзя вырываться вперед. Очевидно, на кафедру придет новый человек, и Барта не может позволить себе роскошь, чтобы его зять был человеком для ровного счета. Барта уже настолько проникся респектабельностью своей роли, что вокруг него все должно быть респектабельно. Респектабельно, как его сад, своей симметричной живой изгородью и ухоженным газоном напоминающий английский парк. Респектабельно, как его темно-синий «фиат» с меховыми чехлами на сиденьях. Барта — мещанин, пришло в голову Томашу. Мещанин, единственной целью которого является обеспеченная семейная жизнь дочери. А я лишь кубик в этой игре Барты в конструирование готового счастья, орудие осуществления его идеалов, которые со стороны кажутся достигающими небес — но только на взгляд того, кто смотрит на жизнь из положения лягушонка в болоте. Но из какого положения гляжу на него я? Каково мое положение? Каковы перспективы? «Две минуты тишины за перспективой». Ибо нет перспективы, а только копание в книгах, утомительное изготовление кандидатской диссертации, которая так же формальна, как и ученая степень. Без нее, как и с ней, ума у него будет ровно столько же. Но вот тем, которые без нее, придется считать его более умным, потому что так уж устроен мир, что человеку даже наличие ума надо подкреплять бумажками.