«Ты не закуришь?» — спросил Бирош.
«Нет, — сказал Томаш. — Я не курю».
«Вот видишь, — сказал Бирош. — Даже этого я не заметил. Такой из меня директор».
«Я никогда не курил, — сказал Томаш. — Не научился».
Бирош поиграл зажигалкой, но потом, словно раздумав, сунул сигарету обратно в пачку.
«Ты прав, — сказал он. — Правильно делаешь, что не куришь».
Зазвенел звонок.
«Надо идти, — сказал Бирош. — Совсем как в школе. Или в театре».
«Как в театре, — сказал Томаш. — Только я никудышный актер».
Он вспомнил, как они с Верой были однажды в опере. В зале стояла нестерпимая духота, на сцене полумрак, и музыка действовала усыпляюще.
«Пойдем домой», — сказал он после первого действия.
«Почему? — Вера посмотрела на него с удивлением, — Тебе не нравится?»
«Меня это угнетает», — сказал он.
«Уходи, — сказала Вера. — А я останусь».
И как сейчас, зазвенел звонок. Зрители поспешно возвращались на свои места. Давка у входа отделила его от Веры. Он видел, как она идет не проходу, как пробирается к своему месту в середине ряда. Люди с охотой вставали перед ней, давая дорогу.
«Вы не войдете?» — спросила капельдинерша, которая уже держалась за фигурную ручку, собираясь притворить мягкую, бесшумную дверь.
Он вздрогнул и только тут заметил, что остался в фойе одни. Огни в зале уже меркли, раздались аплодисменты, приветствующие дирижера.
«Нет, — лицо его залилось краской, — не могу. У меня билет на ночной экспресс, мне нужно ехать на вокзал».
«Жалко, — сказала капельдинерша. — Второе действие божественное. Я всегда на нем плачу».
«Я знаю эту оперу, — солгал он. — Она действительно божественна. Но мне нельзя опоздать на поезд».
«Когда приедете в следующий раз, лучше остановитесь и гостинице и уезжайте утром».
«Постараюсь, — сказал он. — Но когда едешь в командировку, не всегда можешь выбирать».
Даже через обитые двери доносился гром оркестра.
«Это увертюра, — сказала капельдинерша. — Второе действие тоже имеет увертюру. У вас есть программка?»
Он пошарил в кармане.
«Нет», — сказал он, хотя хорошо помнил, что перед началом спектакля купил ее и дал Вере.
«Хоть программу вам надо иметь, — сказала капельдинерша. — Там вы прочтете содержание остальных действий».
«Прекрасная мысль», — сказал он и подал ей пятикронную монету.
И пошел к раздевалке.
«Обождите, — закричала ему вслед капельдинерша. — Я же вам ничего не дала».
Он покорно принял от нее тонкую книжицу, скрутил и сунул во внутренний карман.
Только на улице он сообразил, что ему, собственно, некуда деться. Даже домой не попадешь: ключи от квартиры взяла только Вера, потому что он не хотел оттягивать карман в новом костюме. Он присел на скамейку в парке неподалеку от театра, но было довольно холодно, дул неприятный ветер, поэтому он встал, начал прохаживаться. Парк был безлюден, нигде ни души, и когда он в третий раз завершал длинный обход подсвеченного фонтана, то чувствовал себя иностранцем, который темной ночью потерял ориентацию и напрасно ищет дорогу, что вывела бы его из бесконечного лабиринта незнакомых улиц.