— Ондрей, в самом деле нельзя остановить? — говорит он умоляюще.
— Сейчас? — Ондрей скалит на него зубы.
— Мне нехорошо, — говорит Томаш и действительно чувствует дурноту; на лбу у него проступает испарина, в ушах гул.
— Не надо было пить с утра пораньше шампанское, — говорит Ондрей. — День только начинается.
Все только начинается, приходит на ум Томашу, и он вдруг чувствует в себе силу, неведомую отвагу, которая позволяет человеку смотреть на себя в зеркало и обнаруживать, что у него кривой нос и оттопыренные уши. Нет, мне еще не конец, от меня еще может быть прок. Я могу быть полезен и ощущать, что хоть что-то сделал не только для себя. Открыто признать свое поражение и снова выйти на поле боя, но уже не один и не закованный в броню иллюзорной веры в собственную непобедимость. Он пришел на аукцион распродавать свои регалии. Никто их не покупает, однако все слушают. Раз. Два. Три. Никто не даст больше? Никто не набавит цену? Тогда еще раз: три. Никто не даст больше? Никто не набавит цену? Тогда еще раз: три. Бирош разорвал его заявление. Бирош оставил ему надежду. Верит ему. Доверие — хорошая вещь. Доверие — это лучшая вещь на свете.
«Татра-603» резко тормозит и останавливается перед высоким зданием генеральной дирекции.
— Вот и приехали, — говорит Ондрей, выходя из машины. — Тебе уже лучше?
— Мне хорошо, — отвечает Томаш.
— Отлично, — говорит Ондрей и смотрит на часы. — Мы точны. Хорват любит точность.
— Ондрей, ты не обидишься на меня, если я не пойду с тобой наверх? — Томаш говорит это решительно, ровным голосом, глубоко вдыхая холодный воздух.
— Не будь мальчишкой, — говорит Ондрей. — Ты же не хочешь попасть в смешное положение?
— Я не хочу попасть в смешное положение, — говорит Томаш. — Я говорю это серьезно.
— Все готово. Хорват тебя ждет. — Ондрей хватает Томаша за рукав.
— Я все взвесил. Не переубеждай меня. Это не поможет. Будь здоров.
— Ты правда хочешь уйти?
— Не сердись на меня, Ондрей.
— Что я скажу наверху?
— Что-нибудь придумаешь.
— Мне нечего придумывать.
— Тогда скажи правду.
— Томаш! Я всего от тебя ждал, но такое — даже при величайшей охоте я такое понять не могу.
— До свидания, Ондрей.
— Тебя не подвезти? — Ондрей локтем опирается на крышу машины, как будто ему необходима сейчас опора, не то он вот-вот рухнет на мокрый тротуар.
— Нет. Я пойду пешком. До свиданья.
Быстрым шагом Томаш удаляется от высокого здания. Надо бы купить лампочку, вспоминает он. Заходит в универмаг. Его окутывает горячий воздух и поглощает толпа. Он теряется на бегущем вверх эскалаторе. Это тоже подъем, но уже не в шаткой корзине воздушного шара, который каждую минуту может сплющиться. Лампочки продают на самом верху, и он уже видит люстры и лампы, среди которых чувствует себя пловцом в звездном океане. Лента эскалатора кончилась, вытолкнув его на твердую почву пола, а ему все кажется, что он возносится ввысь и свет звезд слепит его глаза.