— И всему-то виной белые кролики. О господи, обыкновенные белые кролики!
Я спустился по дороге к школе. Автобуса еще не было; ночной ветерок раскачивал фонарь, бросавший полосы света на длинное школьное здание. В какой-то миг, когда полоса света легла на стену школы, мне показалось, будто из крайнего окна, где, несомненно, помещался кабинет, на меня пялятся сбившиеся в неразличимую кучку кроличьи морды. Но как я ни вглядывался, на месте окна уже снова было только черное пятно, сливавшееся с темнотой ночи. Где-то в конце села послышался рокот мотора, и рокот этот становился все явственнее.
Перевод Н. Аросевой.
Проснувшись поутру, Юрай Велюр признал в себе Яношика[1]. Сперва он не хотел этому верить, все протирал в сомнении глаза да щипал себя, но потом глянул в зеркало и увидел свои возмужавшие, огрубевшие черты, лицо неустрашимого борца и оскал безжалостного мстителя, мало того — из-под розовеющих оттопыренных ушей торчали Яношиковы черные тугие косицы. Он намотал одну на ладонь, раз-другой дернул, да, без сомнения, коса была точно его, причем такого же цвета, черная, смоляная, как его короткая стрижка, которая сейчас, в соседстве с косами, выглядела диковинно, фантастично. Он встал, ополоснул глаза холодной водой, не спеша оделся, снова глянул украдкой в зеркало и окончательно убедился, что и косы, и огрубевшее лицо ему не привиделись, они реальны, и он должен их признать, как признает существование носа или уха, остается только решить, как приспособиться к этой новой ситуации, как к ней отнестись. По старой привычке он открыл окно квартиры, которая была у него на втором этаже, чтобы подышать свежим воздухом. Но вдруг косы прошуршали у него по щекам и привольно зареяли по свежему ветру, и тут, осознав несуразную их длину, он сконфуженно отпрянул назад, быстро захлопнул окно и даже спустил жалюзи, но потом ему пришло на ум, что все это совершенно излишне, что быть Яношиком и иметь на земле свою миссию — никакой не позор, а, напротив, высокое предназначение, залог великих подвигов, и сразу же от сердца отлегло, ноги, словно избавившись от пудовых гирь, напряглись, заходили сами собой, в него вливалась невиданная сила. Каждой своей жилкой он ощущал величие и историческое значение минуты, которая его, Юрая Велюра, бухгалтера канализационной конторы, превратила в легендарного героя, к тому же без чьей-либо помощи, без протекции, да еще и даром. «Как подумаю, — подумал он, — что сидеть бы мне до самой смерти в бухгалтерии среди пыльных папок и терзать свой слух треском калькулятора, господи боже мой, какая картина, какая горькая участь, причем незаслуженная. Ведь я не только бухгалтер. Во мне заложено гораздо больше, в тысячу раз больше, во мне первозданная сила далеких предков, и ясновидение будущих потомков, и вообще все, что угодно, ведь я уже не я, хоть этого пока особенно не ощущаю, но не оттого ли счастье мое еще больше?» Потом он позвонил на работу и сообщил, что по уважительным причинам сегодня (быть может, и завтра, впрочем, неизвестно, как долго он будет занят) на службу не придет. Корпеть над платежными ведомостями, когда он может совершать такие подвиги, какие в их канализационной конторе не снились даже директору, было бы непростительным грехом.