увидеть?
— А вы стоите посреди этого овала, перед вами белые штанги ворот, и вы лупите выше перекладины с двух шагов. Какая прелесть. Вашей философии недостает системы. А философия без системы — это уже не философия…
— Я центр нападения, — проговорил Карас. — Мое дело — система игры, и этого с меня довольно.
— Продолжайте, — сказал я. — По-моему, вы еще не кончили.
— Они приходят смотреть на свои представления. Разве этого мало? Разве это не замечательно?
— Никто не станет выкладывать пять крон за свое собственное представление. Представление можно получить и дома, — сказал Петер. — Выпустить его из волшебной бутылки, словно злого духа.
— Даже если это представление — иллюзия?
— Но тогда футбол — не игра.
— Чем бы он ни был, правила его просты: нельзя изображать то, чего нет, нельзя жульничать — гол только тогда гол, когда мяч пересечет линию ворот. Никто не создаст его искусственно и никто не скроет. Он ощутим. Он существует. Он рождается так же, как рождается ваше представление. Через нас: наше упорство наполнило вас добротой, наша злость — ненавистью. И вы удовлетворены, потому что в вас обновились старые, древние представления — представления о добре и зле, без которых все теряет свой смысл.
— Ваша дама не подает голоса, кажется, она в самом деле заснула, — сказал я. — Она была права: машина ее укачивает.
Карас резко нажал на акселератор. Мотор взревел и умолк. Какое-то время машина катилась по инерции, потом остановилась.
— В чем дело?
— Бензин кончился, — сказал Карас, зевая.
— Почему вы не остановились у какой-нибудь бензоколонки?
— Выйдем.
Мы вышли втроем на пустынное шоссе и беззвучно захлопнули двери. Карас запер машину.
— Она осталась там, так даже лучше. Если хочет спать, пусть спит.
Я потянулся и взглянул на часы. Была ясная ночь, лунный свет заливал широкий луг, который где-то там, далеко, переходил в крутой холм и терялся в темном лесу.
— Может, вы и правы, что мне уже не место в команде. — Карас резко обернулся к Петеру. — У вас, газетчиков, хороший нюх на такие вещи. Но я не сдамся. Добровольно сдаться не смогу.
— Мы здорово влипли, — сказал Петер. — Машина без бензина, ночь, кругом ни души. Очень романтично.
— Может, вы и правы, но вы никогда не играли в футбол. Не для забавы, не на школьном дворе, а для других.
— И вдобавок мы понятия не имеем, где мы.
— Футболист не может уйти. Если он уйдет, он теряет все. Потом оказывается, что у него вообще ничего нет.
— По-моему, там, за тем холмом, должны быть какие-то дома, — сказал я.
Петер присел на километровый столбик, закинул ногу за ногу и закурил.