В нашем городе весну встречали кроссом. Это был старый обычай, укоренившийся здесь до войны. И с тех самых пор, всегда в первое воскресенье весны, в местном парке собиралась нетерпеливая толпа ребят, и школьный физрук Грчала выстрелом из пистолета открывал пробег по мягким и раскисшим от дождя дорожкам. Парк стоял еще пустой и голый, кое-где в тени высоких деревьев проглядывали островки грязно-серого снега, но этот отрывистый топот напрягшихся в движении ног словно укрощал строптивую необузданность погоды, и, как по мановению волшебной палочки, природа неизбежно начинала зеленеть и расцветать, погружаясь в животворные объятья солнечных лучей. Из морозного мартовского дня прибегали мы совсем в иную пору. И хотя эта разительная перемена происходила регулярно каждый год, однако всякий раз мы переживали ее с неожиданно новым чувством, будто все наши прежние волнения были лишь бледной, невыразительной тенью того, что нас переполняло теперь.
Но в этом году возникли обстоятельства, поставившие под угрозу срыва традиционное проведение весеннего кросса. Дело в том, что с определенного времени Грчала неузнаваемо переменился. Грубоватая физиономия его слегка обмякла, из проницательных черных глаз исчезли злобные огоньки, упругая походка атлета, с напряженно поднятыми плечами и подтянутым животом, нет-нет да и уступала естественной: иногда Грчала забывался, опускал плечи, покачиваясь, переступал с ноги на ногу, а его голос, хрипловатый, лающий голос, как бы созданный для того, чтобы отдавать команды да выкрикивать ругань, звучал для нас совсем по-новому, подчас казалось, что к фигуре Грчалы подключился чужой голос, а сам он лишь вхолостую открывает рот. Когда же на уроке физкультуры ему и с третьей попытки не удалось сделать стойку на брусьях, поняли мы: с ним творится неладное, в однообразную жизнь Грчалы вторглось нечто такое, чему он не в силах противостоять. И, прежде неприступный, Грчала сразу напомнил человека, который нечаянно соскользнул со скалы и падает, все еще падает, и этому паденью не видно конца.