«Да ведь и то надо в толк взять: не за себя человек, за колхоз ратует. Ему сейчас тоже нельзя вожжи опускать. Ежели потачку людям даст, они же сами его после корить за это станут».
Махнул со вздохом рукой.
«И не разберешь, где тут правда-то!»
До самых овинов шел в непривычных, трудных думах, но как только потянуло навстречу родным теплом сушеной ржи и горько запахло остывшей золой, взволновался радостью: «Зерно полное ноне, примолотистая будет рожь! Кабы еще яровые убрать вовремя, были бы с хлебом!»
2
Перелезая низкую изгородь, поднял голову и… вздрогнул. Около вороха ржи, пригнувшись, возился человек.
«Вор!» — так и обдало Тимофея жаром. Вглядевшись в темноту, увидел: сидя на корточках, спиной к нему, человек торопливо нагребал из вороха зерно в мешок.
Неслышно ступая, Тимофей подошел к нему и ухватил за шиворот.
— Стой!
Человек испуганно рванулся в сторону и молча потащил Тимофея за собой, шаря по земле руками. Рубаха затрещала на нем.
Тимофей высоко взмахнул железным фонарем.
— Зашибу!
Вор сник сразу, перестал сопротивляться и медленно оглянулся через плечо. В темноте увидел Тимофей белое бородатое лицо Назара Гущина с крючковатым носом и выкаченными в страхе ястребиными глазами.
— Назарко! — охнул Тимофей, выпуская его из рук.
— Я это, Тимофей Ильич, — тяжело дыша, прохрипел Назар и, воя, ткнулся Тимофею в ноги.
— Пожалей, Тимоша! Не губи, родной.
Тимофей опустил фонарь, стуча зубами и спрашивая шепотом:
— Как же это ты, Назар, на такое дело решился?
Не поднимая головы с белеющей на затылке плешинкой, Назар выл:
— Тюрьма ведь мне теперь, голубчик…
— Вставай! — зло и угрюмо сказал Тимофей. — Из-за жадности своей на коленях ползаешь…
Назар сел, вытирая слезы и жалобно вздыхая.
Стоя над ним, Тимофей спросил в отчаянии:
— Ну, что мне с тобой делать? К Андрею Ивановичу пойдем. Кабы ты у меня взял — бог с тобой! А ты вон куда — на обчественное руку потянул.
— Не погуби, соседко! — горько зашептал Назар, припадая опять к опоркам Тимофея. — Нужда заставила, видит бог…
— Врешь! Хлеб у тебя есть. Оба сына и бабы работают, да и сам ты в силе.
— Правда твоя, пожадничал, верно, — торопливо согласился Назар, трясясь всем телом. Захлюпал опять, прикрывая лицо руками. — Не столь тюрьмы боюсь, Тимофей Ильич, сколь суда людского. Отпусти. В жизнь теперь чужого не возьму. Как перед богом…
— Неладно ты, Назар, живешь! — покачал головой Тимофей, садясь рядом с ним. — Старая-то жизнь укатилась, а ты все вдогонку ей глядишь. На себя наступить не можешь.
Голос его потеплел вдруг.
— Век я не забуду, как Синицын Иван Михайлович, первый наш колхозный председатель, в колхоз меня обратно звал: «Ты, — говорит, — Тимофей Ильич, сам против себя восстать должен. Вот как!»