— Пусть только сунутся! — задорно отозвался Роман. — Мы им…
Отец оборвал его:
— Больно ты прыток! Я немца знаю, воевал с ним. Его голой рукой не возьмешь.
— А что? У нас разве техники нет? — заершился Роман.
— Только бы жить да радоваться, так ведь не дают, подлецы! — прохрипел Назар. — И чего им от нас надо?
Отец сказал раздумчиво, словно про себя:
— Конечно, русского человека рассердить трудно. Но уж если он осердится, с ним не совладать…
Помолчали все. Потом Трубников зевнул.
— Завтра, Елизар Никитич, заседание правления.
— Насчет чего?
— План сеноуборки утверждать будем. Так что ты по своей бригаде подготовься…
Встал и попрощался.
Мне было видно, как они пошли вместе с Романом, рядом, в ногу, словно солдаты, оба высокие, прямые.
По лесенке взбежал Михаил, хлопнул дверью и стал торопливо раздеваться.
— Не спишь, Алешка? Вот что: будешь играть у нас роль Тригорина в пьесе «Чайка»? Ладно?
— Я не артист. Да и зачем ты выбрал такую пьесу? Не поймут же ее. Ставил бы Неверова, что ли…
— Что значит не поймут? Надо нести культуру в массы.
Мне захотелось позлить его:
— Да ведь ты для учителки этой стараешься, а не для массы: развлечь хочешь, да и самому приятно повертеться около нее. Я вот Кате напишу, а то Василию скажу. Он тебе прижмет хвост-то…
— Ты это, Алешка, брось… — встревоженно поднялся на постели Михаил и начал оправдываться:
— Девке скучно одной, народу культурного здесь мало, почему же мне с ней не поиграть?
— Нашел тоже игрушки!
Михаил сердито лег, зевнул.
— Ежели будут все, как ты, жить монахами, весь род людской переведется. На тебя вон Парашка заглядывается. Другой бы на твоем месте…
Я почувствовал, что густо краснею, и только собрался выругать Михаила, как он уже перекинулся на другое:
— Ну, ладно, черт с тобой. Тригорина сыграет Роман, а ты нам декорации сделай, потом гримировать будешь…
И подосадовал:
— Черт бы побрал эту Аркадину. Репетировать надо, а ее на Выставку погнало…
Это он, видно, о Параше.
— Когда спектакль-то?
Но Михаил уже спал, уронив на пол потухшую папиросу.
6
Прошло две недели, как я дома, а только вчера впервые удалось мне выбраться с этюдником в лес.
Правду говоря, шел я писать не только по охоте, сколько по профессиональной привычке. А главное, хотелось побыть одному, разобраться во всех курьевских впечатлениях, которые просто одолели меня, не давая ни на чем сосредоточиться. Даже столь памятная с детства дорога в лесу, оканавленная и обсаженная без меня ветлами, не вызывала во мне ни восхищения, ни удивления. Думалось о другом: об отношениях с отцом, о Параше, о братьях, о колхозниках, которых знал я «единомучениками», а ныне увидел строителями новой деревни.