— Правду сказать, не искал я…
Настасья поставила на стол сковороду с жареной свининой, нарезала хлеба, подала рюмки и присела в сторонке на лавку.
Она и жалела отца и боялась, что в колхозе будут хуже относиться теперь и к мужу, и к ней, оттого что приняли они бывшего кулака. С робостью глянув на мужа, сказала отцу сухо:
— Садись поешь.
Елизар пропустил тестя за стол вперед себя, разлил с клекотом вино в рюмки.
— Ну со свиданием, Кузьма Матвеич! Давненько не виделись мы с тобой.
— В аккурат двадцать годов! — поднял Кузьма ходуном ходившей рукой рюмку и, боясь расплескать вино, быстро сунул ее под усы. Ел он не торопясь, но споро. После второй рюмки усталые глаза его ожили, а тонкий нос накалился.
— Хотелось и старухе повидать вас, да померла третьего году. — Заговорил он окрепшим голосом. — Вроде писал я вам про нее…
— Получили мы письмо это, — налил по третьей рюмке Елизар, — и про сыновей ты писал тоже…
— Сыновья у меня при деле! — с гордостью принялся раздваивать Кузьма сивую бороду на обе стороны. — В войну за храбрость награждены были неодинова Советской властью. Сейчас на должностях оба. Петр, тот в партии состоит, директором мукомольного завода назначен. Фома — десятником в леспромхозе, еще до войны техникум окончил. Как уезжали из дома, звали оба с собой. Ну, я так рассудил: оно, хоть и вышло от власти прощение мне, а кто ж его знает, как дальше дело пойдет… Чтобы помехи сынам никакой по службе из-за нас не было, отказались мы со старухой ехать с ними. Да и дом оставлять жалко было. Он у меня, пожалуй, получше был твоего-то! А как померла старуха, ничего мне стало не надо, продал все, да и поехал сюда, благо запрету нет. Может, думаю, дадут мне довековать здесь на родной сторонке…
— Ужели ты, Кузьма Матвеич, — прищурился на него зелеными глазами Елизар, — до сей поры слову Советской власти не веришь?
— Как можно не верить! — усмехнулся в бороду Кузьма. — Уж я-то знаю, насколько оно крепкое…
— Раз так, чего же боишься?
Старик вскинул на Елизара покрасневшие глаза.
— Слову нашей Советской власти верю я, зятек. А вот мне будут ли верить?
Нагнув крутолобую голову, Елизар спросил:
— Где жить думаешь?
— В Степахино, зятек, уйду. Звал меня к себе Афонин Михаил…
— Живи у меня! — приказал Елизар. — Нечего по чужим людям таскаться. И места, и хлеба хватит у нас…
Настасья встрепенулась испуганно.
— В колхозе-то, Елизарушка, что скажут?! Бригадир ведь ты! Да и мне опять глаза колоть начнут.
И заплакала:
— Али мало я тут натерпелась?! Да и ты из-за меня тоже сам-то…
— В уме ли ты, Настя? — осек жену Елизар. — Это тебе не тридцатый год! И отец у тебя не кулак сейчас, а труженик Советской власти. Да рази ж можно к отцу так сейчас относиться?