— Молодые-то у Дареновых, слышь, и двух месяцев еще не прожили вместе, а уж бранятся каждый день, — зло ликовала Ефросинья. — И то сказать, разве Семка пара ей? Только потому и вышла за него Парашка, что в девках засиделась. А из-за чего ссорятся? Все из-за колхоза. Не хотел Семка в колхоз идти, так она силком его затащила. Сама-то в работе — огонь, а он ни к какому делу не льнет, глядит — как бы из колхоза вон. Ей с ним и на людях-то совестно: дикой уж больно, будто в подпечке вырос…
— И не говори, Ефросиньюшка, что только кругом деется! Вон у Ереминых тоже…
Шмыгая истрепанными лаптями, к костру подошла старуха Рогова И устало присела на пенек. За спиной у ней висела на полотенце через плечо корзинка с едой, из корзинки торчало зеленое горлышко бутылки, заткнутое бумагой.
У Роговой жил на квартире Трубников. Заботясь, видно, о своем постояльце, старуха принесла ему обед. Отдышалась и, заправив под платок мокрые седые волосы, улыбнулась беззубым ртом.
— Где тут мужик-то мой?
— Прах его знает! — беззлобно выругалась Ефросинья. — Около девок где-нибудь ищи…
— Я гляжу, Матрена, хозяин-то винца тебе заказывал? — пошутил Тимофей.
— Бог с тобой! — отмахнулась Матрена. — Он у меня — что теленок, окромя молока ничего не пьет. А на баб-то и не глядит вовсе…
— Так пошто же ты, дура, тащилась в такую даль? — зубоскалила Ефросинья. — Раз толку от него нет никакого, нечего и сметану зря переводить. Мы его тут, как святого монаха, на одной рыбе продержим…
— И то правда, Ефросиньюшка, — не отставала от нее в шутках Матрена. — Кабы приказу не было, нешто понесла бы я ему сметану да яйца? А то ведь Михайлович, как привел его ко мне зимой на квартиру, строго-настрого наказывал: «Отдаю, — говорит, — Матрена Арефьевна, товарища Трубникова в твое распоряжение. Дело твое, — говорит, — вдовье, всей и заботы у тебя — корова да кошка. Гляди, — говорит, — у меня: чтобы постоялец не отощал, обмыт и обстиран был вовремя, не обовшивел бы. Харч ему из кладовой за наличный расчет выписывать будем, а сколько за квартиру платить — сами уговаривайтесь, обоюдно…»
Видя, что Матрена собирается идти, Ефросинья остановила ее:
— Сиди. Придет твой, никуда не денется.
И любопытно спросила:
— Баба-то у него когда приедет?
— Вот уж и не знаю. Не больно, видно, охотит сюда…
— Известно, городская. Чего ей тут делать-то! Ребятишки-то есть у них?
Матрена вздохнула жалостно, покачала головой.
— Девчоночка была, да померла в прошлом году. Такая, говорит, была умница да красавица. В школу уж ходила. Тоскует он об ней шибко. Иной раз до свету у окошка сидит, книжки да ленточки ее из чемодана достанет, на карточки смотрит…