— И куда это горчица подевалась? Все время тут стояла.
Но Катя безжалостно напомнила ему:
— Та ее же нема третий день. И чего это тебя на горчицу потянуло? Никогда раньше не ел.
Все дружно засмеялись, даже мать улыбнулась. Когда вышли из-за стола, она уже миролюбиво приказала:
— Ну-ко, Мишка, бери бумагу да пиши. Мне сперва дело сделать надо, а гостить потом. Отец-то, поди, ждет не дождется весточки от меня.
Михаил послушно достал с этажерки тетрадку и чернила, вытащил из кармана перо и разложил все это перед собой на столе.
Сняв безрукавку и пригладив седеющие волосы, мать торжественно села в кресло.
— Ну, давайте отцу ответ, как дальше жить думаете: здесь ли останетесь, али домой вернетесь землю пахать? И еще присоветуйте, записываться ли нам в колхоз, али до вас погодить? Подвигайся, Василий, к столу, и вы, бабы, тоже. Вместе писать будем.
— Меморандум, значит? — догадался Мишка, окуная перо в чернила.
— Чего это он толкует? — не поняла мать.
— Да так, шумит, как сухой веник, — глянув сердито на брата, отмахнулся Василий.
— Обормот! — вздохнула мать. — Тут о деле говорят, а ему смешки.
И, оглядев всех, потребовала:
— Перво-наперво отписать надо, когда домой думаете ехать.
Михаил заскрипел пером.
— Куда спешить-то, ветрогон? — остановила его мать. — Подумать прежде надо. Дело-то не шутейное.
Положив перо, Михаил смущенно почесал за ухом. Все долго молчали.
— Привыкли уж мы здесь, мама… — тихо, но твердо сказала Таисья.
— Я с завода не уйду и домой не поеду, — упрямо заявил Михаил. — Чего я там забыл, в Курьевке-то?
— А родителей-то! — гневно напомнила мать и вдруг заплакала в голос, упав головой на стол.
— Ненько моя! — кинулась к ней Катя. — Не слухай ты мово дурня.
Мать подняла голову и, сжав губы, горько задумалась.
— Твое слово, Василий Тимофеевич. Ты здесь старшой, как скажешь, так и будет.
Василий молчал, часто хлопая белыми ресницами. Зная тяжкодумие старшего сына, мать и не торопила его с ответом.
— Я всяко, мама, прикидывал, — с трудом заговорил он, наконец, морща лоб. — И так, и эдак. Как сюда приехал, не поглянулась мне здешняя жизнь: по гудку вставай, по гудку обедай, по гудку отдыхай; ни хозяйства, ни дома своего, живешь, как сирота. Место тут было неприютное, голое, ни деревины кругом, ни травки, один песок. Иной раз, бывало, так сердце защемит, хоть в воду кидайся Так ведь и воды-то путной не было: ни речки настоящей, ни пруда. Тогда же и решил: «Доживу до весны, — да назад, в деревню». Говорю Мишке: «Собирайся, братан, скоро поедем». А он уперся, как бык: «Поезжай один, мне и тут хорошо». Ну, конечно, он холостой был, а тут и приодеться, и погулять можно…